Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне
– Мне пора! – сказала она Герде и так сильно дернула тележку, что брякнула крышка на кастрюле.
Где он мог быть? Она не хотела расспрашивать работниц, они бы наверняка только позлорадствовали. Надзиратели пожали плечами, но она была совершенно уверена: они точно знали, где он, но молчали. Вероятно, Мельцеры запретили им говорить, где находится Григорий. Она глубоко вздохнула, поправила платок на голове и посмотрела в сторону бумажной фабрики Хайндла. Может, его перевели на работу туда? Или на фирму МАН, где сейчас дымят трубы? Ей страшно хотелось бежать туда, чтобы немедленно его разыскать. Сказать ему, что она любит его, что после войны непременно поедет с ним в Петроград. Даже если они не смогут видеться сейчас, когда закончится война, она отправится за ним. Григорий Жуков, так его звали. И уж если она знает его имя, то точно разыщет его в Петрограде.
Может быть, они посадили его в тюрьму? Мельцеры предъявили ему обвинение, и теперь он ждал своего конца. Выстрел в затылок. Виселица. Однако тогда бы и ее допросили. Нет, она не хотела верить, что Григорий умрет. Послезавтра, когда она снова пойдет на работу, она попытается расспросить его товарищей. И хотя они не знали ни слова по-немецки, они бы поняли ее.
Она катила свою тележку по дороге к вилле и злилась на снег, так обильно выпавший за ночь. Утром ей придется лопатой сгребать его, расчищая подъезд к вилле. Возможно, уже сейчас ей прикажут очистить дорогу, ведущую к заднему входу. Пока не было ни дворецкого, ни садовника, вся тяжелая работа сваливалась на ее плечи, в то время как Августа возилась с детьми, катала их на санках и лепила снеговиков. Вилла превратилась в детский сад, в доме были не только малыши Августы, но и близнецы, которые уже бегали на своих толстеньких ножках. А маленькая Генриетта, которую звали не иначе как малышка Хенни, ползала быстрее, чем остальные могли ходить. Нет, на самом деле она была несправедлива, ведь ей очень нравились малыши. Вот только сейчас у нее не было ни малейшего желания слушать их радостные крики.
На кухне Эльза с Брунненмайер сидели и судачили о нравах в лазарете: у одной медсестры сейчас были шашни с офицером. Ханна сняла пустую кастрюлю с тележки и отнесла ее к раковине, тщательно вымыла теплой водой, которая всегда была в судке на плите, и поставила ее на свое место. Поскольку женщины не обращали на нее никакого внимания, она прокралась к задней лестнице и, стараясь ступать как можно тише, поднялась на четвертый этаж, где находились комнаты прислуги.
Если бы у нее было всего полчаса, она бы бросилась в свою постель и зарылась с головой в подушки, натянув на себя одеяло. Лежала бы в этой темноте, где ее никто бы не смог найти, и просто выла. Выла от горя, бессильной тоски, отчаяния до тех пор, пока в ней не осталось бы ни одной слезинки. После этого ей стало бы лучше.
Когда она тихонько открыла дверь каморки, то, к своему полному изумлению, увидела там Марию Йордан.
– Что вы делаете в моей комнате?
Йордан вздрогнула, увидев вошедшую Ханну, но быстро взяла себя в руки.
– Это твоя комната? – спросила она, поднимая брови, как это делала фройляйн Шмальцлер, когда ей что-то не нравилось. – Я прожила в этой комнате добрых двадцать лет, моя дорогая. Так что если уж на то пошло, то это скорее моя комната, чем твоя.
Ханна больше не понимала этот мир. Конечно, вначале ей пришлось делить эту спальню с Йордан, но потом ту перевели в дом фон Хагеманнов, и Ханна осталась в комнате одна.
– Вам… Вам нечего здесь делать! – в бешенстве воскликнула она. – Вы больше не работаете на вилле.
Мария Йордан спокойно раскрыла свою голубую дорожную сумку и стала разбирать вещи. Для начала она выхватила стопку свеженакрахмаленных длинных ночных сорочек и положила их на вторую кровать, которая была свободна. Вслед за дюжиной носовых платков она достала три пары шелковых чулок, длинные панталоны с выглаженными кружевами…
– Вы не имеете никакого права раскладывать здесь свои вещи! – рассвирепела Ханна и схватила ночные сорочки, чтобы запихнуть их обратно в дорожную сумку.
– Я здесь работаю, а значит, и живу здесь! – упорствовала Йордан, отбирая свои ночные рубашки.
– Вранье! Вы приходите сюда только три раза в неделю на свою портняжную работу. А вообще-то, вы работаете у фрау фон Хагеманн.
– Но фрау фон Хагеманн живет здесь, на вилле!
– Но у нее есть квартира на Бисмаркштрассе!
– Но она там не живет!
– Но вы там живете! – в ярости кричала на нее Ханна. – И там ваша спальня.
Мария Йордан мощным рывком выхватила у нее ночные сорочки, так что одна пуговица осталась в руках Ханны.
– Не бунтуй, – сказала она Ханне, поджав губы. – Ничего не случится, если я приду сюда ночью. Или ты хотела принимать в комнате своего русского любовника?
Ханна застыла от ужаса. Откуда эта змея знала о Григории?
– В комнате, где я шью, слышно все, о чем говорят в коридоре, малышка, – со злобной усмешкой сообщила Йордан и выдвинула средний ящик комода. – Но я не из тех, кто может проболтаться. Я никому не расскажу о твоей любви, Ханна-с-репой, а ты о том, где я ночую.
И она преспокойно вытащила из ящика комода нижнее белье Ханны и положила туда свои вещи. Ханна смотрела на нее с бессильным гневом. Что за день сегодня! Этот год заканчивается плохо…
А тем временем внизу, на кухне, повариха приступила к последним приготовлениям новогоднего меню. Господа сначала хотели праздновать у Бройеров, но из-за печального известия остались на вилле, чтобы «встретить Новый год в полной тишине». Ханна недовольно наблюдала за тем, как кухарка достала трех толстых серых карпов, отрезала им головы, хвосты и плавники, чтобы приготовить из них суп, и взяла с полки разные баночки с дорогими, тщательно охраняемыми пряностями, которые можно было купить только из-под полы за большие деньги.
– Принеси из погреба корзину с морковью. И пять толстых луковиц. Еще кастрюлю картошки. А потом мне будут нужны дрова.
Весь день после обеда Брунненмайер гоняла ее туда-сюда, ругая за каждую мелочь. Ханна знала: кухарка всегда была нервной, когда готовила праздничное меню, так что приходилось держать язык за зубами, чтобы не нарваться на ругань. Откупорить банки с консервированными овощами, нарезать лук, вымыть морковь, очистить картофель… В погребе на вилле хранился довольно большой запас продуктов, о чем вовремя позаботилась фрау Мельцер-младшая. Позже к ним присоединилась Августа с детьми, они помогли перемешать предназначенный для обитателей госпиталя рыбный салат, в котором было больше репы и свеклы, чем селедки. Ханне позволили украсить это большое блюдо крутыми яйцами и посыпать сверху небольшим количеством сушеной петрушки.
Рыбный суп распространял приятный аромат разных приправ – лаврового листа, душистого и черного перца, чеснока. Теперь на кухню пришла и Эльза, она трудилась наверху в столовой, а потом должна была сервировать стол вместе с Августой. Сначала Ханна была разочарована, потому что ей тоже нравилось накрывать на стол, но теперь она была рада, что ее избавили от этой работы. Все это время мысли ее крутились вокруг Григория: где он, что с ним, думает ли он о ней. Но больше всего она размышляла о том, как его найти…
Когда наверху началось празднование, Августа сообщила, что молодая фрау Бройер не так уж сильно скорбит по своему мужу. Она была очень весела, пила белое вино и произносила речи.
– Если бы мой Густль погиб, я бы точно не стала так веселиться, – ехидно проговорила она.
К этому времени на кухню пришел старый Блиферт, он не хотел в новогоднюю ночь оставаться дома один. По его мнению, нельзя было так строго судить молодую фрау Бройер, ее веселье – это только видимость внутреннего спокойствия.
– Да, конечно, дед, – рассмеялась над ним Августа. – И ты заодно с красоткой Китти. А эта бедная вдова вместе со своей золовкой унаследует теперь все состояние Бройеров. Если бы меня спросили, я бы сказала, какая она холодная и бессердечная.
