Виктория Холт - Роковая женщина
— А чего вам хотелось прежде?
— Приключений, перемен, риска, удовольствий! Но после того вечера я повзрослел. Вдруг захотелось постоянства. Раньше я думал, что никогда не смогу ужиться с одним человеком сколько-нибудь продолжительный срок. Все время искал острых ощущений. Постоянно нуждался в подстегивании, которое могла дать только новизна. И вдруг повзрослел в один вечер. Понял, что такое жизнь. Представил, как бы я жил в этом доме. Лужайку со столом под ярким тентом и женщину за этим столом, разливающую чай в голубые фарфоровые чашки. Еще, кажется, лежащую у ее ног собаку — рыжую гончую — и детей, погруженных в свои забавы. Впервые в жизни ясно увидел эту картину и сам себе поразился, потому что ничего подобного не хотел прежде. Мне не следовало об этом заговаривать, правда? Это, наверное, от сегодняшнего воздуха. Вот мы и подплываем к австралийскому берегу. Видите огни? Земля совсем близко. Сейчас здесь лето — есть что-то обезоруживающее в тропических ночах на море, поневоле начинаешь верить, что все возможно. Даже тот сад в Доме Королевы. Иногда говорю себе: не зря же был тот вечер, когда мне привиделся стол под тентом — все это когда-нибудь будет и со мной.
— Это невозможно, — запротестовала я. — Уже в тот ваш приход было поздно. Мне кажется, вы не должны это говорить, а я вас слушать.
— Однако же говорю — и вы слушаете.
— Лишнее доказательство нашей неправоты.
— Мы всего лишь люди, — сказал он.
— Но это нехорошо. Что толку говорить о том, что могло бы быть, когда произошло нечто, сделавшее все это невозможным.
— Анна…
Я поняла, что он хотел сказать: «Подожди. Как легко все может перевернуться». Страшная, опасная мысль. Мы были разлучены, и, пока жива Моник, его мечте — и моей — никогда не осуществиться. Мне хотелось втолковать ему, что мы не должны помышлять ни о чем подобном, потому что думать об этом — все равно что вожделеть греха. Я решила впредь не оставаться с ним наедине. Чувствовала, как в нем клокочет нерастраченная страсть. Он жил далеко не монашеской жизнью, и я боялась за него… и за себя.
Я должна ясно дать ему понять, что слишком поздно. Что над нами обоими нависла общая угроза: желать, чтобы перед нами очистился путь.
— Поздно, — сказала я. — Мне пора.
Пару минут он молчал, а когда заговорил, его голос был спокойным и ровным, как и мой.
— Завтра заходим в бухту. Поднимитесь на мостик, чтобы все увидеть. Сверху открывается изумительная панорама. Уверяю вас, ничего подобного вы еще не видели. Моник тоже поднимется, если будет здорова. Пусть приходит сестра Ломан. И разумеется, Эдвард.
— Спасибо. С удовольствием.
— Доброй ночи.
Когда я уже повернулась уходить, мне почудилось, будто он прибавил еще два слова: «Моя любимая».
16
Утро выдалось славное: мы входили в бухту под косыми лучами восходящего солнца. Грандиознее, замечательнее зрелища я в самом деле не видела. Где-то прочитанные строки: «лучшая гавань мира, в которой могут одновременно маневрировать без риска столкнуться до тысячи судов», — несомненно, соответствовали действительности. От открывшейся панорамы захватывало дух: бесчисленные заливы и бухты, величественные Ворота, сквозь которые нам предстояло войти в порт, деревья, цветы, птицы, обжигающе-голубое море.
Приумолк даже Эдвард: верно, представил, как сто лет назад сюда входил Первый флот — накануне я не упустила возможности дать предметный урок истории. Конечно, тогда все было другое: не было ни домов, ни города — только раскинувшаяся на мили нетронутая земля и птицы в ярком оперении над сверкающей гладью моря.
Рядом со мной стояла Шантель, тоже потрясенная великолепием разворачивавшегося зрелища — или ее подавленность объяснялась близким расставанием с Рексом? Редверса, стоявшего, как положено капитану, на вахте, мы не видели — только мы втроем находились на мостике.
Двумя часами позже мы причалили к Круглой пристани: началась обычная суматоха. Мы с Эдвардом спустились в нашу каюту, Шантель сошла к себе. Мои мысли были заняты Шантелью. «Наконец-то узнаю, что она на самом деле чувствует, — думала я, — если она его любит, то не сможет скрыть от меня своих чувств».
Моник немного полегчало. Возбуждение, вызванное прибытием в Сидней, пошло ей на пользу. Она нарядилась в лучшее платье и, как передала Шантель, была с капитаном. На судне ожидались гости, и супруга капитана должна была присутствовать на приеме.
К нам спустился стюард и попросил отвести Эдварда в капитанскую каюту. Когда мы поднялись и постучали, дверь открыл Рекс. Улыбнувшись мне, он сказал:
— А вот и Эдвард. Благодарю вас, мисс Брет.
Я успела рассмотреть Редверса и пожилого мужчину с девушкой лет двадцати пяти, как мне показалось. Когда я вернулась к себе, в моей каюте была Шантель, разглядывавшая в зеркало свое лицо.
— Посетители? — осведомилась она.
— Да. Мужчина в возрасте и девушка.
— Знаешь, кто они?
— Никогда не видела раньше.
— Сэр Генри и Хелена Деринхем.
— О!..
— Удивлена? Естественно, они должны были подняться на борт приветствовать «Невозмутимую леди» в Сиднее. Полагаю, Рекс тоже с ними?
— Да.
Она наблюдала за мной в зеркало, но оставалась по-прежнему невозмутима.
Мы простояли на причале Круглой пристани двое суток. Это дало мне возможность осмотреть Сидней. Гринеллы и мисс Рандл сошли на берег. Гленнинги тоже. Без них, в отсутствие привычного распорядка плавания, все разом переменилось. Команда была занята разгрузкой и погрузкой. Мы с Шантелью отправились по магазинам: она делала покупки для себя и Моник, я для себя и Эдварда. При Эдварде мы не могли говорить, о чем мне хотелось. Впрочем, я не была уверена, что Шантель разговорилась бы и наедине. Я от души сочувствовала ей, тем более что сама была в незавидном положении. Я негодовала на Рекса, так как их будущее целиком зависело от него, а он оказался настолько слабовольным, что явился на край света выправлять оплошность, которую допустил в Англии: делать предложение Хелене Деринхем. Одно утешало. Мог ли такой слабый мужчина быть достоин Шантели?
На другой день, где-то пополудни, я сидела с книгой на палубе. Утром я выезжала в город и немного устала. Эдвард был с родителями. Где находилась Шантель, я не знала. Вдруг ко мне подсел Дик Каллум.
— Могу я иметь удовольствие пригласить вас сегодня поужинать?
Я замялась.
— Только, пожалуйста, не отказывайте. Вы меня этим обидите.
У него была мягкая, обезоруживающая улыбка, к тому ж он не сделал мне ничего дурного, за исключением того что почтил своим поклонением и выказал открытую враждебность к Редверсу, которую многие признавали естественной в данных обстоятельствах.
