Жюльетта Бенцони - Во власти теней
Поэтому она была мрачной и несчастной, когда однажды к вечеру Доминго приготовил ей ванну и одновременно с этим запросто объявил, что скоро надо будет облачаться в свадебный туалет.
– Ты бледна, как смерть, – заметил он. – Доминго постарается, чтобы ты выглядела повеселее.
– Никто и не ждет, что я пойду к алтарю со счастливым видом. Мой вид не будет иметь никакого значения, поэтому я не собираюсь прихорашиваться.
– Святой отец будет недоволен…
– Ошибаешься, – оборвала его Фьора. – Единственное, что для него важно, это мое согласие на этот брак. Выйти замуж! Что я делаю? В то время как Филипп…
Она так горько разрыдалась, что испуганный нубиец побежал за уксусом, чтобы смочить ей виски и лоб.
– Ради бога, успокойся! Доминго накажут, если люди увидят, что ты так несчастна. Тебе надо быть мужественной.
– Он прав, – произнес тихий голос, который Фьора сразу же узнала. – Мне кажется, что ты почувствуешь себя намного сильнее, если прочтешь письмо, которое я тебе принесла!
Хатун двумя руками взяла свою хозяйку за плечи и повернула к себе, чтобы посмотреть прямо в глаза.
– Ты пришла? Тебе позволили!
– Да, но прошу тебя, прочитай это письмо! А ты, – продолжала она, обращаясь к нубийцу, – спустись вниз и принеси сюда сундук, который доставили лакеи княгини Риарио.
Письмо, естественно, было от Катарины. «В этот тяжелый для вас момент, – писала она, – я хотела бы помочь вам тем, что в моих силах. Я хочу сказать: умная женщина способна сделать для себя удобным любой самый худший брак, если только у нее есть друзья, которые могут ей оказать помощь, а у вас есть я. Хатун, которую я к вам посылаю, будет моим свадебным подарком, и она расскажет все, что я не осмелилась написать в этом письме. И еще примите платье, которое я отправила вместе с нею. Чем вы будете прекраснее и увереннее, тем больше выиграете в глазах моего дяди. Скоро мы с вами увидимся, потому что я уже потребовала, чтобы завтра же вы пришли ко мне с визитом, что вполне естественно, потому что мне необходимо оставаться в постели. Желаю вам сохранить всю вашу отвагу, и верьте мне! Целую, Катарина».
Это было как глоток живительного воздуха. Фьора в последний раз всплакнула на груди Хатун, которую она с искренней радостью прижала к своему сердцу.
– По крайней мере, ты снова со мною! Я и не думала, что сегодня вечером меня ждет такая радость.
Теперь она испытывала такое ощущение, что старые времена возвращаются вновь, и позволила татарке одеть себя в изумительное золотистое платье, которое успел принести Доминго, но от прикосновения к коже золотого шитья она вздрогнула, и Хатун подумала тотчас, что причиной тому были скрываемые ею переживания.
– Брось эти мысли! – стала она уговаривать ее. – Не надо думать о прошлом! Представь себе, что все это дурной сон и завтра ты проснешься.
– Ты так думаешь?
– Я в этом совершенно уверена. Завтра ты увидишь княгиню Катарину, – добавила она чуть слышно. – Ей надо много сказать тебе.
Через час Фьора в сопровождении Хатун входила в папскую часовню и была спокойна и величественна, как настоящая придворная дама. Ей показалось, что она попала на страницу старинной иллюстрации молитвенника. Повсюду горели желтые восковые свечи, которые оживляли краски настенных фресок кисти Мелоццо да Форли. Эта ожившая красота и яркие естественные цвета показались Фьоре более реальными, чем собравшиеся перед алтарем люди, хотя, возможно, это было потому, что ее воображение и все силы души отказывались верить в истинность происходящих с нею событий.
Желая хоть немного оттянуть развязку, Фьора сначала долго смотрела на папу, который белым пятном выделялся на фоне ярко-красного кресла. Сейчас он более чем когда-либо был похож на сварливого мужика. Прямо перед креслом выделялись два черных с серебром пятна; по охватившей ее ненависти Фьора поняла, что это были Иеронима и Франческо Пацци, и на них она лишь на мгновение задержала взгляд, полный презрения. Перед самым алтарем находилось очень странное существо, похожее на позолоченное насекомое с длинными тонкими ножками и яйцеобразным туловищем, на котором сидела прямо на плечах большая голова, склоненная в одну сторону, видимо, потому, что не было сил держать ее прямо. Длинные шелковистые волосы – единственное, что было красиво в этом человеке, лишенном возраста, – обрамляли лицо с безвольными губами, уныло висящим носом и глазами, почти полностью прикрытыми тяжелыми веками, которые не позволяли разобрать их цвета.
Как только Фьора перешагнула порог, она сразу стала искать среди собравшихся тех, чье присутствие ею было оговорено. Она различила высокую фигуру Мортимера, который был скромно одет в темно-коричневый костюм и стоял, сложив на груди руки и нервно покусывая пальцы, сжатые в кулак. Риарио сдержал обещание, и теперь Фьора могла больше не заботиться о судьбе своих друзей. Однако, когда ее глаза встретились со взглядом шотландца, в котором читалась вся мука бессильной ярости, она почувствовала, что начинает терять мужество. Он так напоминал ей недавнее прошлое, которое уже было нельзя вернуть, а из-за того, что ее ожидало, это прошлое становилось намного дороже; поэтому Фьоре захотелось вдруг броситься к нему и укрыться на его груди. Безусловно, Мортимер справился бы с тремя-четырьмя из собравшихся, которые были уже немолоды, но снаружи стояли гвардейцы, в замке были еще тюремщики и палачи, и Фьора сдержала свой порыв.
Она уже двинулась к алтарю, когда дверь открылась и на пороге появился Джироламо Риарио. Он подошел к Фьоре, вызывающе улыбнулся ей и предложил руку, давая тем самым понять, что является пособником этого брака, который представлял собой поистине дьявольскую выдумку, где объединились его ненасытная скупость и ненависть Иеронимы.
Фьоре не хотелось касаться руки этого человека, но она не решилась пойти на открытый скандал и уничтожить ростки доброй воли, которую папа Сикст IV проявлял по отношению к ней. Она позволила проводить себя к тому, кто должен был стать ее супругом, но, посмотрев на него вблизи, вынуждена была закрыть глаза, чтобы удержать слезы, потому что на месте этого урода, который к тому же что-то напевал себе под нос, как будто вокруг никого не было, представила своего горячо любимого Филиппа, его широкие плечи, его слегка насмешливую улыбку и страсть, которая таилась в глубине его карих глаз.
«Никто и никогда не займет твое место, – поклялась она в душе. – А этот выродок не дотронется до меня, или я покончу с собой!»
Фьора открыла глаза при звуке голоса кардинала Детутвилля и увидела, что папа, поддерживаемый двумя дьяконами, поднялся, собираясь надеть облачение, в котором должен был проводить обряд венчания.
