Джулия Куин - Герцог и я
— Нет, — услышал он негромкий голос.
— Что ты, черт возьми, говоришь? — прорычал он.
— А что я, черт возьми, говорю? — ответила она его же словами. — «Нет» означает «нет».
Он был так потрясен, что не сразу нашелся, что ответить.
— Но ведь ты моя жена, — пробормотал он потом. — И обязана спать со мной. В моей постели.
— Нет.
Какое короткое и какое емкое слово!
— Дафна, я последний раз говорю тебе…
Ее глаза сузились. Лицо словно окаменело. Он никогда не видел ее такой.
— А теперь послушай меня, — сказала она. — Ты решил отнять… отобрать у меня нечто весьма важное для женщины. Что ж, я приняла решение ответить тебе тем же.
— Чем? — проговорил он, словно не понимая, о чем она говорит.
— Отнять у тебя саму себя.
Он просто не верил своим ушам. Оцепенел. У него отнялся язык.
Однако Дафна не остановилась на этом. Приблизившись к двери, она повелительным движением указала ему на выход и подкрепила свой жест не менее повелительным приказом:
— А теперь уходи из моей комнаты!
Нет, этого вынести уже нельзя! Он задрожал от гнева.
— Это моя комната! — заорал он. — Мой дом! И ты тоже принадлежишь мне!
— Тебе не принадлежит ничего, — сказала она с горечью, — кроме титула твоего отца. Ты даже сам не принадлежишь себе.
Опять его глаза затуманились от ярости, в ушах зашумело. Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, он шагнул к ней, словно намереваясь ударить… убить… уничтожить…
Слава Богу, приступ ослаб, взрыва не последовало. Он ощутил слабость во всем теле, как после тяжелой болезни.
— Что т-ты хоч-чешь всем эт-тим с-сказать? — с трудом спросил он севшим голосом.
— Подумай и поймешь, — отвечала она.
Снова его охватил гнев: она еще упорствует!
Он кинулся к ней, схватил за руку, чуть повыше локтя. Он понимал, что слишком сильно сжимает пальцы, но ничего не мог с собой поделать.
— Я требую… Слышишь? Объясни мне!.. П-прямо с-сейчас!
В ее взгляде, который она устремила на него, не было ни страха, ни злости. Одно понимание. И еще жалость… Этого только не хватало! Он не потерпит!..
— Ты не принадлежишь себе, — сказала она, — потому что отец управляет тобой до сих пор. Даже из могилы.
Саймон пристально смотрел на нее, не произнося ни слова. Она продолжала, но уже не с горечью, а с грустью:
— Твои поступки, речи… избранный тобой образ жизни… они имеют мало общего с тобой самим, с тем, чего ты желаешь, в чем нуждаешься. Всем, решительно всем, что ты делаешь, Саймон, каждым своим жестом, словом ты пытаешься противостоять ему, своему отцу. Ты беспрерывно что-то доказываешь мертвецу, споришь с ним, оказываешь сопротивление. Хотя он уже давно ничего не может тебе сделать, ничем ответить.
— Это не так, — неожиданно ясным голосом сказал Саймон и поправился:
— Не совсем так.
Дафна попыталась отойти в сторону — ей уже не хватало храбрости противостоять этому сильному, разгневанному мужчине. Однако он по-прежнему сжимал ее руку.
Внезапно он наклонился к ней, его вторая рука скользнула по ее спине и чуть ниже.
— Ты не совсем права, — шепнул он ей на ухо. — Потому что, когда я вот так прикасаюсь к тебе, в моих мыслях нет места для него.
Дафна вздрогнула, кляня себя за то, что не может не желать его, за то, что он в состоянии сделать так, чтобы она желала его.
— Когда мои губы касаются твоего ушка, — услышала она его шепот, — я ни в чем не завишу от него, ничего ему не доказываю.
Она вновь попыталась вырваться, но оставила все попытки, как только он прижал ее к себе.
Медленно и осторожно он повлек ее к постели. И опять заговорил:
— И когда я веду тебя к постели и мы идем… как сейчас… словно один человек… не разделенные ничем..
— Нет! — крикнула она, отчаянно вырываясь.
Он отпустил ее, пораженный силой сопротивления.
— Когда ты ведешь меня к постели, — с рыданиями в горле произнесла она, — то мы не одно целое. Нас даже не двое, потому что между нами находится твой отец. Он здесь всегда…
Саймон опять ощутил беспомощность. Что еще может он сказать? Что сделать?
Она продолжала немного спокойнее, понизив голос:
— Можешь ты, прямо глядя мне в глаза, честно признать, что, когда отрываешься от меня… от моего тела… и отдаешь то, что должен отдать мне… отдаешь это краю простыни… что в эти минуты думаешь обо мне? Можешь?
Он не отвечал. Она печально покачала головой и ответила сама:
— Не можешь. Если ты честен.
Она отступила еще дальше от него, от постели. Однако она знала: он сумеет сломить ее сопротивление. Если захочет. Ибо она сама хочет этого. И тогда завтра она возненавидит его. И еще больше саму себя.
Они стояли, разделенные стеной молчания, в тихой полутемной комнате. На лице Саймона еще видны были следы гнева, обиды, крайнего удивления — смесь самых различных чувств, но Дафне казалось, что постепенно их начинает вытеснять просто замешательство.
— Я думаю, — мягко сказала она, — лучше всего тебе сейчас уйти.
Он растерялся.
— Ты моя жена. Она не ответила.
— Я на законных основаниях владею тобой. Ей подумалось, что он сам с трудом выговорил эту фразу: от растерянности, от бессилия.
— Что ж, это верно, — согласилась она. В одно мгновение он преодолел расстояние между ними. Его руки вновь сомкнулись вокруг ее талии.
— Я могу сделать так, что ты захочешь меня, — прошептал он.
— Знаю.
Снова в его голосе возобладало раздражение:
— И даже если не смогу сделать этого, ты все равно принадлежишь мне. Я вправе применить силу и остаться тут. В этой комнате.
Усталым, отрешенным голосом она произнесла:
— И это я знаю. Но ты никогда так не поступишь.
Он знал, что она права, и потому заставил себя оторваться от нее и стремительно выбежал из комнаты.
Глава 18
…Неужели ваш автор — единственный из всех, кто мог заметить, что мужчины из высшего общества стали в эти дни поглощать намного больше спиртных напитков?..
«Светская хроника леди Уислдаун», 4 июня 1813 года
Саймон ушел из спальни Дафны и напился. Это не было для него привычным и любимым занятием, но он сделал это.
В нескольких милях от Клайвдона, на берегу моря, было немало питейных заведений, куда частенько заходили моряки, чтобы выпить, а также подраться. Двое из них сунулись было к Саймону. Он отмолотил обоих.
В глубинах его души бушевала злость, кипела ярость, они искали выхода и нашли его этой ночью. Ему нужен был лишь малейший повод, чтобы вступить в драку. Повод тоже нашелся.
Саймон был уже порядком пьян, когда началась потасовка, и видел в своих противниках не краснолицых от солнца и ветра матросов, а своего отца. Каждый удар предназначался не им, а ему одному — его постоянному мучителю и недругу. И после каждого удара он испытывал облегчение. Никогда он не считал себя жестоким, кровожадным, но будь он неладен, если ему не было хорошо, когда его кулак попадал в цель.
