Кэтрин Гэскин - Я знаю о любви
— Джеймс как толкнет меня… — объяснял он; лицо его было поднято к Джеймсу. Он ждал от брата сочувствия, и Джеймс кивнул ему.
Я приложила палец к губам.
— Ну же, Вильям… нехорошо ябедничать…
— Он же плакса, — сказал Джеймс презрительно. — Даже мама так считает.
Они продолжали говорить, выбалтывая свои маленькие новости, пока Сьюзен не принесла поднос со свежезаваренным чаем. Нянька, которая сопровождала их на вечернюю прогулку, имела инструкцию ждать внизу, поэтому они чувствовали себя непринужденно. Им так не хватало этой свободы, когда мы все вместе возвращались в дом Джона Лэнгли, в комнату для занятий. Взрослея, они приносили в эту комнату свои любимые вещи — игрушки, книги, деревянные фигурки животных, которых пытались вырезать, подражая Адаму. Коллекция всех этих вещей для нас значила очень много. Каждый день дети возвращались в созданный ими мир.
— Я выучил еще одну страницу, миссис Эмма, — сказал Джеймс, — я вам перескажу.
Это было детское издание Библии. Положив ее на стол рядом со мной, он вскарабкался на стул и прочистил горло. Я смотрела, как он водит пальцем по строчкам.
— Джеймс, ты не читаешь — ты говоришь по памяти!
— Ну и что, — сказал он. — Я почти могу читать этот текст. Я заставил Энн сказать мне его семь раз вчера вечером, пока не запомнил каждое слово. Семь — счастливое число, правда, миссис Эмма?
За этим столом он выучился читать, почти выучился, как он выразился. Я взглянула на Энн, которая в углу комнаты тихонько завязывала ленты на шляпке куклы. Одежду для нее она сшила сама вечерами. Вильям соскользнул с коленей Бена и тянул его к столу, где Генри трудился над картинкой-головоломкой, которую всегда им оставляли. Раньше под этим столом Генри и Вильям строили дома из кубиков и крепости из книг.
Искусство и теорию ведения войны они изучали по висевшей на стене карте Соединенных Штатов. Бен прикреплял к ней маленькие флажки, которые показывали расположение войск сторонников Унии и Конфедерации. Джону Лэнгли не нравилось, что его внуки симпатизируют униатам и что их учитель — Бен, но не вмешивался. Возможно, он, как и все мы, понял, что дети получают разнообразные знания в этой комнате, где царила неразбериха, где в мешанине из бухгалтерских книг и чайной посуды они узнавали о мире такие сведения, какие не могла дать их бесцветная гувернантка.
Джон Лэнгли преуспел в бизнесе и хотел, чтобы внуки походили на него. Я думаю, это была единственная причина, почему он не запрещал детям каждую неделю посещать своих родственников. Видя свою неудачу в воспитании Тома и Элизабет, он, возможно, стал достаточно мудрым, чтобы понимать, что добро приходит к детям в те часы, когда они общаются со мной и Беном, вдыхая атмосферу этого магазина, и в скромном кабинете над таверной Мэгьюри. Детей не отправили учиться в Англию, как в свое время послали их отца и тетю Элизабет. Джон Лэнгли хотел подготовить их к жизни в том мире, который они унаследуют.
Джеймс листал книгу. Он нашел еще одно знакомое место, и его дрожащий голос снова зазвенел ясно, авторитетно.
— У рек Вавилона сидели мы и плакали, да, мы плакали, вспоминая Сион… а где находится Вавилон, миссис Эмма?
Энн презрительно ответила:
— Здесь, в Библии!
— Не ври, Библия — это тебе не место.
Но Энн услышала, что кто-то поднимается по лестнице; это была Роза.
— А вот и мама! — воскликнула она с каким-то напряжением и торопливо вытерла глаза. Отворилась дверь.
— Ну, как тут мои крошки?
Роза раскрыла объятия, и все четверо подбежали к ней, стараясь не упустить поцелуи, которые она раздаривала. Поверх их голов она взглянула на меня тем торжествующим, веселым взглядом, который должен был напомнить мне, что она их мать и ей только и остается делать, что раскрывать им объятия. Если она и уделяла им не более десяти минут в день, то для детей это были волшебные минуты. Не было слез или ссор; они старались рассказывать друг о друге только хорошее, показать то, что они только что сделали. Если они плохо себя вели, мама просто уходила; если дети вели себя хорошо, то она была мила и иногда даже пела им.
В их глазах, как и в глазах других людей, Роза была прекрасна. Ее шикарные наряды, драгоценности, странные экзотические духи — все создавало ауру нереальности. Они почти не верили, что у них есть мать; казалось, Роза может исчезнуть, как исчезает чудесная картинка, когда книгу закрывают.
— Эмми, какая досада, кажется, я потеряла по одной штуке из каждой пары моих белых перчаток. Мне нечего надеть сегодня вечером…
— Ты можешь найти их сколько угодно этажом ниже, — сухо ответила я.
Она передернула плечами.
— Ну, конечно, тебе хочется, чтобы меня обслужила одна из этих глупых девиц, которые вечно ничего не могут найти…
Я встала.
— Сейчас я вернусь. — Детям я сказала: — Пейте молоко и не очень налегайте на пирожные. Энн, поручаю тебе присмотреть за всеми. Можете налить чаю мистеру Сэмпсону…
Роза только слегка кивнула в ответ на поклон Бена, когда вошла. Она всегда очень холодно держалась с ним, а ему доставляло злорадное удовольствие как можно чаще упоминать об Эрике в ее присутствии. Сейчас уже немного оставалось людей в Мельбурне, которые напоминали Розе о том, что первые дни в этой стране она провела на Эрике.
В магазине Роза уселась в плюшевое кресло и со скучающим видом стала рассматривать длинные белые перчатки, которые я выложила перед ней. Мне не нужно было спрашивать ее размер — все, что носила Роза, я и так знала наизусть.
— Их следует сочетать с бледно-голубым шелком, — сказала она.
Я кивнула:
— Да.
Я помогла ей выбрать шелковую ткань — вернее, выбрала для нее сама. Все, что Роза носила, она покупала в «Лэнгли» и без моего одобрения не купила ни одной вещи. Может, она и не так уж нуждалась в моей помощи — нам просто нужно было показать посторонним, что мы дружим. На публике можно многое сделать, чтобы продемонстрировать дружбу, даже если таковая отсутствует. После того случая в конюшне в Лэнгли Даунс шесть лет назад наши отношения стали чисто формальными и показными. Во мне все же сохранилась признательность к девушке, которая была добра ко мне по дороге в Балларат. А сейчас я любила не Розу, а Кэйт и Дэна Мэгьюри.
И еще я любила детей Розы. Она льнула ко мне по той причине, что я защищала ее от сплетен, что у нее нет ни одной подруги: подобные женщины шокировали общество, и я была для нее своего рода защитой. Еще она тянулась ко мне оттого, что я оставалась слабой ниточкой, связывающей ее с Адамом. Такие вот отношения существовали теперь между нами.
