Виолен Ванойк - Мессалина
— Мое ты можешь увидеть, как только выразишь желание. Твои речи, однако, меня удивляют. Я не знаю, кто ты, но, послушав тебя, можно заключить, что ты влюблен в супругу цезаря.
— Не важно, кто я, и чувства мои не важны.
Говоря это, он тронул крепкой рукой ее красивое колено и, немного погладив его, провел ладонью по ноге.
— У тебя нежная и теплая кожа…
От этой ласки Мессалину постепенно охватывала дрожь. Он опустился на колени и, обнажив ей ноги, коснулся губами ее трепещущей плоти. Потом его губы спустились до самых пальцев с алыми ногтями. Изумленная, она не противилась его ласкам, с наслаждением обнаруживая в себе глубоко спрятанное желание, которое она испытывала к этому человеку, так внезапно возникшему в этой ночи. Она уже не была куртизанкой на ложе, она была императрицей, принимающей почести от придворного. И хотя в любом другом случае она взяла бы инициативу в свои руки, помогла бы любовнику скинуть одежду, осыпала бы его ласками, теперь она оставалась неподвижна и с интересом следила за чувствами, которые пробуждали его ласки в самых потаенных уголках ее тела и души.
Он поднялся, склонившись над ней, развязал пояс и отбросил в стороны покрывало. Он целовал и ласкал ее неторопливо и размеренно, с явным удовольствием продлевая ожидание, доводя вожделение до высшего накала. Не в силах справиться с завладевшим ее плотью желанием, она властно привлекла его к себе, взяла его губы в свои, прижала к себе его тело. Она ощутила его проникновение — внезапное, стремительное, полное, принесшее ей облегчение после напряженного ожидания, и, тихонько постанывая, задвигала бедрами, помогая ему увлечь себя в сияющее пространство последнего наслаждения.
— Прекрасный незнакомец, я вижу в тебе сына Венеры, ты любовник столь же необычный, сколь и искусный. Я редко получала такое удовольствие и объятиях мужчины. Счастливая твоя супруга, счастливые твои возлюбленные!
Была уже глубокая ночь. Гай и Мессалина отдыхали, лежа рядом, и пили из тонких стеклянных чаш изысканное метимнское вино. Говоря об удовольствии, Мессалина не до конца выразила свою мысль: она не только получила несравнимое удовольствие в объятиях мужчины, которого, как ей казалось, когда-то ненавидела, но испытывала теперь к нему какое-то новое, неведомое ей чувство, и шло оно не от плоти.
— Да будет тебе известно, — отвечал он, — что у меня есть только супруга, которой я пресытился.
— И поэтому ты наведываешься в лупанары?
— Вовсе не поэтому. Я пришел к тебе из-за твоего сходства с императрицей, а посещать лупанары — не в моих правилах.
— Я что-то не понимаю. Ты занимался любовью со мной, а думал об императрице?
— Раз уж я плачу, то могу признаться: именно с этой целью я и пришел к тебе.
— А если бы я не была так похожа на Мессалину, ты бы пренебрег мной?
— Конечно.
— Клянусь Купидоном! Уж не влюблен ли ты в эту женщину?
— Еще не знаю.
— Я все меньше понимаю тебя. Наверное, ты патриций, который хотел бы отомстить императору, представив, что совращает его жену?
Он расхохотался и протянул ей чашу, которую она с готовностью наполнила вином.
— Нет, я и думать не думаю о Клавдии. Теперь я почти сожалею, что вкусил наслаждение с тобой.
— Я разочаровала тебя?
— Совсем наоборот. Именно поэтому я и сожалею. Если бы ты меня разочаровала, я бы с легким сердцем покинул тебя, а себе сказал бы, что и императрица не лучше, чем ты. Я бы выкинул вас обеих из головы и стал бы думать о другом и о других женщинах. Но с тобой я познал столь волнующее наслаждение, что мне все время будет хотеться испытать его вновь.
— Тут нет ничего невозможного. Мне кажется, ты богат. Я могу принадлежать тебе столько, сколько ты пожелаешь.
— Конечно. Но ты не Мессалина.
— Какая разница? Важно, что со мной ты получил удовольствие.
— И да и нет. Удовольствие действительно влечет меня к тебе, но я хочу обладать Мессалиной.
— Тогда тебе надо просто прийти к ней. Я слышала, что она принимает многих мужчин в своем доме на Квиринале и даже у себя во дворце. Почему бы ей не принять тебя? Я даже удивлена, что ты с ней незнаком. Ты же не какой-то безродный провинциал.
— Я из семьи патрициев и родился в Риме. И я знаком с императрицей.
— Она отвергла тебя? Меня бы это очень удивило, ведь ты недурен собой и производишь впечатление человека тонкого и деликатного. Как тебя зовут?
— Имя мое мало значит. Лисиска, ты девушка умная и проницательная. Ты поняла, когда я ласкал тебя, что ты должна быть сдержанной и не соблазнять меня так, как это делают проститутки. Я признателен тебе за это, ведь ты усилила мое представление о том, что рядом со мной — императрица. Я вижу, что могу довериться тебе: у тебя есть та женская чуткость, которая позволяет понять чувства других людей. Так вот, я скажу тебе, что много раз встречал Мессалину даже до ее замужества.
— Почему же ты не попытал счастья?
— Тогда я любил одну молодую женщину, которая должна была стать моей женой, а я был в том возрасте, когда нравятся крайности: кто-то предается порокам, другие кичатся заимствованной добродетелью. Я был в числе последних. Я слышал о распутстве ее матери и в дочери углядел бесстыдство, которое меня покоробило. Я подчеркнуто выказывал к ней презрение, но это была лишь поза, чтобы заглушить странное чувство, которое она породила во мне.
— О каком чувстве ты говоришь?
— Тогда я не мог определить его, но теперь знаю, что это была любовь. И, чтобы сохранить верность той, на ком я хотел жениться, я воздвиг между Мессалиной и собой стену отчуждения — из слабости, из страха за свои собственные порывы. Я бежал от нее, если она оказывалась поблизости, я отказывался принять действительность, но она коварно вползала мне в душу.
— Как все это удивительно! Но скажи, как относилась к тебе Мессалина?
— Я понимаю, что она платила мне тем же, и боюсь, как бы моя холодность не воспламенила в ней нечто вроде ненависти, именно это приводит меня в отчаяние.
— Но каким образом ты вдруг понял, что любишь эту женщину?
— Я понял это в день смерти моего друга. Она пришла туда, я увидел ее потрясенной, хотя считал, что она повинна в его смерти, и вдруг я понял, что люблю ее. Это было как вспышка молнии. С той поры я думаю только о ней.
Это неожиданное признание привело Мессалину в восторг. Она с явным удовольствием внимала его откровениям, но старалась вести себя так, чтобы он не смог догадаться, что перед ним та, о ком он мечтает. Она понимала, что он говорит с ней не для того, чтобы получить совет, но чтобы излить душу женщине, которая так похожа на его возлюбленную, что у него создавалось впечатление, будто он говорит именно с ней. И она не стала уговаривать его пойти к императрице — из страха выдать себя. Она дала ему раскрыться в той мере, в какой он хотел, и, оттого что извне хлынувшая на нее страсть распалила ее собственные желания, она вновь привлекла его на ложе, жаждая получить подтверждения этой любви.
