Екатерина Мурашова - Сибирская любовь
Он подал ей руку. Она, вздрогнув, глянула на нее, потом – в глаза Сержу, с таким смятением, как будто совсем не ждала его здесь увидеть. И тут же отвела взгляд.
– Да. Спасибо, – неуверенно оперлась на его руку и ускорила шаг.
Вот и кончилась осень, подумал он, помогая Машеньке сесть в таратайку. Дождь – ледяной. А у этого несерьезного экипажа нет даже верха, и как, интересно, они два часа будут ехать? А если и в самом деле застрянут?..
Дождь полил гуще, тучи шли по небу уже не клочьями, а сплошной серой массой. Игнатий уже не ворчал. И лошадей подгонять не требовалось, они бежали как умели – с ухаба на ухаб, разбрызгивая лужи, под черными еловыми ветками и зелеными пихтовыми. Выходило все равно – медленно.
– Так не годится, – сказал Серж.
– Я такая дура, – кутаясь в намокший волчий мех, пробормотала Машенька.
– Это у вас любимое занятие – себя винить, да? – он засмеялся; и поторопив Огонька, немного обогнал таратайку, обернулся к кучеру:
– Простудим барышню, Игнатий. Она уже насквозь мокрая.
– А что я могу? – огрызнулся тот. Крикнул через плечо остяку:
– Эй, Алешка, с тебя ведь первого Иван Парфенович шкуру-то сдерет!
– А ты зачем вез? – Алеша засунул трубку за голенище, и сразу стало видно, что он беспокоится не на шутку. – Алеша глупый, хозяйка молодая, ты – умный! Сказал бы: мало-мало не повезу, что бы мы сделали? Сидели бы дома!
– Что?! – Игнатий, обомлев от такой наглости, свистнул кнутом, правда, не по Алеше – по лошадям, таратайка рванулась вперед, качаясь с боку на бок. Сержу показалось – вот-вот развалится!
– Останови! – он, наклонившись с седла, выхватил у кучера из руки кнут. Тот, скорее от неожиданности, чем сознательно – натянул вожжи, Орлик недоуменно заржал, и Огонек тут же к нему присоединился.
– Ты чего, барин? Ты чего? Только разбежались…
– Хочешь – в землю лбом? Или в сосну. Марья Ивановна, – Серж, подъехав к таратайке с той стороны, где сидела Маша, взялся рукой за расписной борт, – давайте-ка ко мне в седло. Верхом быстрее. Берите эту шкуру…
Она глянула на него так испуганно, будто он был не человек, а тот самый – горбатый, лохматый, пяти аршин ростом. Еще бы: чай, тут не Петербург. И как только язык повернулся предлагать девице эдакое неприличие!
Что-то в этом роде он ожидал от нее услышать. Но она обошлась без слов. Посмотрела на него пристально пару секунд и кивнула, крепко сжав губы. Игнатий и Алеша – на удивление – тоже не стали возражать. Ясно было, что дождь – надолго, и дорога под колесами расползалась на глазах.
Общими усилиями усадили Машу на Огонька – боком, впереди Сержа. Она низко склонила голову, не глядя на него и, ему показалось – даже перестала дышать. Ей было неудобно, неприятно и явно хотелось сделаться меньше раза в четыре. А он удивился, как мало она занимает места со всеми своими юбками и меховой накидкой.
– Ну, Марья Ивановна, держитесь крепче.
Она снова молча кивнула и ухватилась руками за рыжую гриву. Серж направил Огонька вбок, туда, где не было кустарника, а только плотный мох и старая хвоя.
Маша попыталась обернуться.
– Как они-то?.. – слова еле выговорились, как будто у нее заледенели губы. Серж чувствовал, что она дрожит.
– Они ведь здесь родились, в тайге? По крайней мере, Алеша.
– И я тоже.
– Машенька, почему у вас был такой огорченный вид? Ну, когда шли от шамана. Он не захотел вам раскрывать свои тайны?
Серж спросил об этом, чтобы ее отвлечь. Чтобы она не сидела так напряженно, клоня голову под грузом невесть какой вины. Впрочем, если честно – ему тоже надо было отвлечься! Холодная вода била в лицо, мокрые ветки норовили сорвать фуражку, тело начало неметь от неровного бега коня… Нет – не от того вовсе. И жарко было не от того. И черт знает какие мысли… Да ладно! Он – нормальный мужчина. Что удивительного? Сколько месяцев уже у него не было женщины?.. Плохо, что – она, отшельница не от мира сего, это чувствует. А ведь чувствует, чувствует!
– Так почему?
– Он сказал, что у вас две души.
Маша ответила быстро, тем же отрывистым, замерзшим голосом. И тут же взялась объяснять, будто себя заговаривая:
– Не в том дело, что две. Душ вообще-то много… манси считают, что у каждого – едва ли не семь. Есть душа – лили, а есть – йись, вот она должна быть одна, а у вас – две, и каждая в свою сторону тянет. Понимаете? Это правда, Дмитрий Михайлович?
– Правда, – сказал он, не думая.
– Я так и знала. Сразу, как вы приехали… Зачем, Дмитрий Михайлович? Ведь не за деньгами же, в самом деле?
– А почему нет? Это плохо? – он хотел еще сказать: легко презирать деньги, когда у тебя их куча, – но она поняла без слов:
– Простите! Я вовсе не думаю, что плохо. Несу какие-то глупости… не слушайте меня.
Он засмеялся.
– Полно вам себя казнить, Машенька. Честное слово, в том, что за осенью приходит зима, виноваты не вы. Лучше расскажите еще… про души. Или про дорогу по реке. Вот мы с вами путешествуем сейчас, вокруг – вода; как по той самой реке, верно?
– Верно, – наконец-то – или ему показалось? – она чуть-чуть оттаяла. – Да отец Михаил непременно епитимью наложит.
– За то, что к шаману ездили? – он хотел добавить: или… – но вовремя осекся.
– Он, что, такой суровый?
– Нет, он – как бы вам сказать… Правильный. Все знает, как надо. Вот владыка Елпидифор, тот другой. Хотя иногда и строже наказывает.
– За что ж вас наказывать, Машенька? Вы…
Он сам не заметил, как натянул повод, и Огонек сбавил ход. Машенька вскинула голову. Ее глаза, со слипшимися от воды ресницами и расширенными черными зрачками, оказались совсем близко. И мокрый завиток, прилипший к щеке, и темные вздрагивающие губы. Я не ангел, совсем не ангел! – молча объявила она, протестуя против того, что он не успел договорить. Он так же молча ответил: я тоже.
Нет, ничего страшного не произошло! Серж Дубравин, он же Дмитрий Михайлович Опалинский, может, и имел две души, но обе не настолько подлые, чтобы воспользоваться беспомощным положением невинной девицы. Да и дождь – может, это и неплохая приправа к приключению, но только когда стучит где-нибудь за окошком, а не по твоей голове. Короче, дальше одного-единственного поцелуя дело не пошло.
Впрочем, это как посмотреть. Маше и одного-единственного хватило с лихвой. Серж, конечно, не мог не заметить, что в искусстве целоваться Маша куда менее опытна, чем его инзенская соседка Дунечка Давыдова, с коей он когда-то впервые постигал это искусство, будучи гимназистом пятого класса. Возможно, у него даже мелькнула мысль, что опыт ее вообще равен нулю – как оно и было в действительности! И что в таком случае он, пожалуй, слишком рискует…
