Робин - Проснись, моя любовь
На дне ящика под разнообразным просвечивающимся кружевом и тонкими газовыми сорочками был спрятан небольшой голубой шарик. На дне ящика под разнообразным просвечивающимся кружевом и тонкими газовыми сорочками был спрятан небольшой голубой шарик. Элейн погрузилась еще глубже. Повеяло знакомым запахом. Она вытащила коробочку мыла и пудры, теперь окончательно узнав запах — белый имбирь, тот же, что и на простынях. Отложив коробочку в сторону, она достала из ящика кусок белого шелка, спрятанный чуть глубже.
Внутри что-то находилось.
Элейн аккуратно развернула скользкий материал. Маленький высушенный листочек сломался у нее в руках. Морриган засушила ветку омелы. Элейн поспешно свернула шелковую тряпочку и сунула ее обратно в ящик.
Массивный шкаф был заполнен многочисленными рядами платьев всех мыслимых расцветок и материалов. Элейн потянула за подол желтого атласного платья. Все в оборочках, шнурочках, тесемках и кисточках, оно больше напоминало драпировку, чем предмет одежды — определенно не стиль одежды времен Чарльза Диккенса.
Это открытие не было делом первой важности — сейчас не время впадать в панику, размышляя, что все это значит.
Она поспешно отдернула руку от большой проволочной клетки, спрятанной под платьями.
Подвешивала ли Хэтти Морриган к потолку, если та плохо себя вела?
Наклонившись, она увидела под одеждой выстроившийся в ряд полный ассортимент обуви, который был не хуже, чем у белья.
Внизу шкафа было выстроено в линию бесчисленное количество ящичков. В них находились всевозможные аксессуары, которые леди девятнадцатого века могли только себе пожелать: носовые платки, перчатки, шали, маленькие, напоминающие мешочки, кошельки, шелковые чулки, эластичные подвязки — и абсолютно ничего полезного, чтобы найти ответы на вопросы леди двадцатого века.
Элейн дико оглянулась. Она торопливо подошла к противоположной стороне комнаты, качаясь из стороны в сторону, как неваляшка.
Большая черная Библия, лежащая в центре эбенового стола, была не подписана, такая же пустая и безличная, как и Библии в гостиничных отелях. В верхнем ящике стола находились баночки с чернилами и то, что Элейн классифицировала, как предшественницу современной перьевой ручки. Это приспособление представляло собой наконечник, чуть потолще стальной иглы, вмонтированный в коническую деревянную ручку, подобную тем, что используются в кистях для художников. Там же лежала кипа чистой бумаги, которой Элейн немедленно присвоила статус «туалетная».
Она открыла второй ящик стола и почти засмеялась с триумфом. Затем вынула стопку бумаги и быстро пролистала ее. И практически закричала от ужаса.
Это были тщательные копии, строфа за строфой, почти всех книг Библии Ветхого Завета: Книги Даниила, Книги Исаии, Иеремии, Иезекииля. Почерк был везде одинаковый — мелкий и неуклюжий, резко наклоненный влево.
Элейн аккуратно положила назад исписанные листы и открыла нижний ящик. Он был до отказа забит бесконечными листами, исписанными тем же подчерком — подчерком Морриган. Работа, которая делалась месяцами, возможно, годами. День за днем Морриган старательно переписывала Библию.
Элейн взяла себя в руки, борясь с подступающей к горлу истерикой. Она немедленно представила себе бледное, тонкое лицо Морриган с полными красными губами и темными затравленными глазами, которые разглядывала ранее в глубинах зеркала. Сколько же ей было лет? Восемнадцать? Девятнадцать? Даже у зрелой, тридцатидевятилетней Элейн были свои тайны, укромные местечки, где она прятала вещи, не предназначенные для чужих глаз. Где все те письма, книги, хоть что-нибудь, что бы дало ей ключ к разгадке, кто такая Морриган: англичанка или шотландка, — где это может быть, черт возьми?
Она встала, зацепившись, как слепая, за стол, на котором стоял канделябр со свечами, выглядевшими так, будто их никогда не зажигали.
— И что, скажи-ка, пожалуйста, ради Бога, что ты делаешь?
Сердце Элейн стукнулось о ребра корсета. Она повернулась к двери, схватившись за столик, чтобы удержать равновесие. Канделябр опасно покачнулся, находясь тревожно близко от края.
Хэтти держала серебряный поднос, на котором до этого приносила завтрак. Позади нее Элейн разглядела темный коридор — очевидное доказательство того, что жизнь не ограничивалась четырьмя стенами ее спальни.
В мутных глазах старухи загорелся огонек подозрения.
— Я говорила тебе, чтобы ты писала. Переписывала Божьи слова, чтобы уберечься от дьявола.
Хэтти закрыла дверь.
— Ты была плохой девочкой, но старая Хэтти поможет тебе. Иди и преклони колени в молитве перед Господом. Я не позволю дьяволу забрать твою душу.
Элейн прохромала к нужному месту и опустилась на колени. Тусклое распятие взирало на ее неуклюжие телодвижения.
Господи…
Ни одна молитва не приходила на ум. Элейн облизала губы.
— Молись, девочка, разве я не сказала тебе молиться?
Хэтти поставила поднос на стол и черно-белым вихрем закружила вокруг Элейн. Голову отдернули назад, подбородок оказался зафиксирован на уровне костлявой белой груди.
— Ты — девочка старой Хэтти. — Элейн старалась не двигаться, чтобы лишний раз не колыхать дурной запах изо рта, сконцентрировавшись вместо этого на куске вяленого мяса, прилипшему к испачканному переднику старухи. — Старая Хэтти не позволит тебе погубить себя.
Элейн резко отпустили.
— Сейчас же склони свою голову и закрой глаза.
Темнота.
Холод.
Элейн вздрогнула.
Без предупреждения горячая жидкость полилась на губы и подбородок. Она отдернулась назад, машинально раскрыв глаза.
— Нет, малышка, закрой глаза. Молитва — вот что тебе нужно, и это то, что ты сделаешь. Теперь открой рот. Я не уйду до тех пор, пока дьявол не покинет твое тело. Завтра ты снова будешь девочкой Хэтти. Я не дам лорду забрать тебя.
Завтра.
Удивительная надежда выросла внутри Элейн.
Она закрыла глаза и открыла рот.
Завтрашним утром она проснется на выглаженных простынях. Она и Мэтью будут жевать круассаны от фирмы «Сара Ли» и пить крепкий, горячий кофе. Они заскочат в автобус и будут толкаться в утренней давке.
Обжигающий суп полился в рот, Элейн автоматически сглотнула.
Мэтью выйдет на Мичиган-авеню, Элейн — на Рэндольф, где так трудно переходить улицу перед спешащими автомобилями.
Кусок хлеба протолкнули между зубов.
Все это сумасшествие.
Она и Мэтью часто шутили о том, чтобы перебраться в пригород, дабы избежать городской сутолоки.
