Элизабет Чедвик - Победитель, или В плену любви
И резко сменил тему:
— Ты как, проголодался?
Александр, чей желудок уже благополучно справился с легким перекусом и теперь готов был к следующей порции, согласно кивнул.
— Вот и хорошо, — оживился Харви. — Здесь рядом речушка. Я дам тебе свою запасную одежду, пойдешь и как следует вымоешься. Мы приглашены обедать у очага семейства Серизэ, а по такому случаю надо не пожалеть мыла: Кстати, это его жена и дочь, Клеменс и Манди, вчера приходили поухаживать за тобой, а сам Арнауд позаботился о твоем коне.
У Александра осталось туманное воспоминание о маленькой и весьма уверенной в себе женщине, чье лицо выражало заботу и легкую усмешку, и о ясноглазой девочке с пушистой бронзово-каштановой косой.
Заведя Александра в шатер и, выбирая сменную одежду, Харви сказал:
— Мы с Арнаудом почти всегда сражаемся на пару. На ристалище он пока что не достиг больших успехов, но немногим удавалось пробить его защиту. А его жена, — прибавил Харви и чуть покачал головой, как будто сожалея, — дочь Томаса Фитц-Парнелла Стаффорда.
— Вот как? — насторожился Александр. — Стаффорд и его сын — покровители Кранвелльского монастыря.
Харви воззрился на него недоверчиво.
— Томас Стаффорд — покровитель монахов? А свиньи, случайно, еще летать не стали?
— Да ерунда все это. Благочестия и щедрости не больше, чем у нашего Реджинальда, просто пытается создать видимость, хотя на самом деле… Положение обязывает. Никаких обетов он не принимал, отсыпал Кранвеллу серебра — и то половина монет оказалась подрезанной.
— В это я охотно верю. Сомневаюсь, что у Фитц-Парнелла щедрости хоть на мизинец.
— А что его дочь делает на турнирной круговерти? — полюбопытствовал Александр.
Харви наконец раскопал среди разбросанных вещей небольшой льняной мешочек, стянутый шнурком.
— Она влюбилась в Арнауда де Серизэ, бедного рыцаря, незадолго до того нанятого отцом, и сбежала с ним, вместо того чтобы выйти замуж за подысканного отцом жениха. В свое время это вызвало шумный скандал, но ты вряд ли помнишь: ты тогда еще был совсем мальчишкой.
— И в самом деле не помню.
— Арнауд принял меня под крыло, когда я впервые попал на турнир, — щенка, стремящегося стать победителем, щенка, у которого мечтаний было куда больше, чем здравого смысла. С тех пор мы прикрываем спину друг другу, разделяем триумфы и неудачи, которых, надо признать, больше. Вот, здесь чистая рубашка и белье. — Харви сунул мешочек в руки брату, порылся еще и извлек на свет поношенную, но достаточно чистую тунику из серовато-зеленой шерсти. — Вот, возьми пока это. Доберемся до города — раздобудем тряпок для одежды. — Харви сунул тунику в тот же мешочек и добавил кожаную флягу с жидким мылом. — Давай, отправляйся на речку.
Александр медленно пошел через луг. Ноги болели, в висках пульсировала легкая усталость — и все-таки главным было непередаваемое ощущение свободы! Свежий ветер обвевал кожу, сквозь редеющие облака проступала весенняя голубизна; свободен! И все в этом мире теперь зависит от него самого…
Небыстрая речушка была шириной едва ли десять ярдов в самом широком месте. Чуть поодаль у противоположного берега плескались какие-то птицы, видимо куропатки, поднимая серебристые брызги. Длинные, как копья, стебли камыша шуршали и качались у самого края воды. Александр разложил чистую одежду на пятачке молодой травы и присел рядом. Солнце ласково пригревало спину; издалека доносились возгласы рыцарей, отрабатывающих боевые приемы, и глухой стук копий, ударяющих в щиты. Он вообразил, что скачет на боевом коне с копьем в деснице и щитом, прикрывающим сердце. Кони сближаются; точно направленное копье, удар наконечника в щит — и противник вылетает из седла под восторженные крики зрителей, ценителей воинского искусства…
Легкая улыбка тронула уголки рта. Александр поднялся, разделся и вступил в поток. Сразу возле берега оказалось по пояс, а вода — очень холодной. Дыхание перехватило, а живот втянулся так, что прилип к хребту, и все тело пробила крупная дрожь. Юноша был отнюдь не неженкой; но даже с вдвое большим количеством мяса на костях лезть в такую воду было холодновато. Александр поспешно открыл флягу с мылом, быстро, но старательно избавляясь от двухнедельной грязи и пота, намылил голову и тело. Кожа покраснела; мыло попало в глаза, Александр зажмурился. Так, не открывая глаз, он окунулся с головой еще и еще и, задыхаясь, вынырнул и открыл глаза.
К реке приближалась девушка с глиняным кувшином. Кажется, ничего вокруг она не замечала: напевая негромко, следила за своими ножками, которые выделывали легкие танцевальные па. Голова была непокрытой, свидетельствуя о том, что она — еще ребенок, еще не обручена, хотя фигура уже приобрела женственные очертания. Тяжелая коса с вплетенной синей лентой доходила до пояса. Когда она подошла чуть ближе, Александр узнал девушку, которая накануне кормила его похлебкой. Манди де Серизэ, дочь партнера Харви, к очагу которого они приглашены на обед.
Она присела чуть выше по течению и, не переставая напевать, опустила кувшин в воду и лишь тогда повернулась и увидела Александра. Серые глаза расширились; юноша стоял обнаженным, едва по пояс защищенный от взгляда прозрачными, чуть искажающими струями. Капельки скатывались по красивому островку темных волос на груди и исчезали в полоске растительности ниже пупка. Щеки Манди вспыхнули, и девушка быстро отвернулась к кувшину.
Александр не знал, заговорить или промолчать: ему еще никогда не приходилось оказываться в подобной ситуаций. Наконец, он решил что-нибудь сказать, поскольку предстояла встреча у семейного очага де Серизэ.
— Мадемуазель… — произнес он формальное приветствие и тут же подумал, что в данной ситуации звучит это по-дурацки.
Она застенчиво кивнула, выпрямилась и, хотя румянец еще цвел на щеках, вновь взглянула на юношу и спросила:
— Вам сегодня уже получше?
Глаза ее скользнули по рубцам на запястьях, а затем по его торчащим ключицам.
— Да, немного, — Александр прочистил горло. — Весьма любезно было со стороны вас и вашей матери проявить ко мне вчера такое участие.
— Возможно, в условиях турнира мы заботимся и о своих интересах. Мой отец и Харви — давние друзья…
— Да, он говорил мне об этом. А сегодня вечером мы приглашены отобедать у вашего очага… — Собственный голос показался Александру неестественным, а фразы — какими-то неуклюжими.
Она подняла кувшин, пролив несколько капель на платье, и сказала:
— Мне пора. Маме нужна вода.
Александр кивнул, уже почти ничего не соображая от холода. Но во взглядах, которыми обменялись молодые люди, было нечто новое и странное для них обоих, больше чем просто любопытство.
