Шерри Томас - Не в силах забыть
И еще уединенность.
Лех был главным городом Ладакха, высокого, выжженного солнцем плато к востоку от Кашмира, известного как Малый Тибет. Брайони представляла себе Лех сонной деревней, чья былая слава осталась в далеком прошлом. А он оказался шумным, оживленным городом, куда приходили караваны даже из отдаленного Туркестана. Возле заброшенного дворца, на стропилах которого все еще трепетали на ветру длинные веревки с покрытыми письменами молитвенными флажками лунг-та, выставляли свои товары купцы из Яркенда и Сринагара бок о бок с торговцами из Лахора и Амритсара.
Зато дом миссии Моравской церкви, скромный и простой, точно коровник, оказался тихим и уединенным. Там горсточка отважных, наивных христианских подвижников обращала в Христову веру, наверное, одного ладакхи [7] в год, медленно забывая свою родину.
Брайони не собиралась оставаться в миссии после приезда врача, которого заменяла, но и возвращаться в Дели ей не хотелось. Когда в Лех прибыла группа альпинистов из Германии, направлявшаяся в Равалпинди после восхождения, Брайони купила у них палатку исключительно потому, что шатер, этот символ кочевой жизни, затронул потаенные струны ее мятежной души. Неделю спустя в медицинский пункт при миссии заглянули Брейберны. Услышав, что они отправляются на запад и будут рады взять с собой врача, Брайони не раздумывая согласилась примкнуть к ним и вновь тронулась в путь, прихватив с собой новую палатку.
— Но, похоже, климат Леха вам тоже не подошел, не так ли? И когда город вам наскучил, вы ускользнули, подкупив миссионеров, чтобы те никому не раскрывали конечную цель вашего путешествия.
Брайони пожала плечами:
— Вас никогда не утомляли письма Каллисты?
Каллисте явно не давали покоя лавры великих романистов. В своих письмах она не скупилась на красочные описания и, когда речь заходила о Лео, без стеснения выдумывала веселые истории и отпускала хлесткие замечания, изображая его болезни, разочарования и ухаживания, что неизменно заставляло Брайони мучиться от тревоги, беспомощного гнева и ревности.
Покидая Лех, Брайони решила себя побаловать и прервать на год всякие связи с сестрой. Наскоро нацарапав достаточный запас коротеньких писем с самыми общими фразами, она попросила добрых миссионеров отправлять почтой по письму раз в неделю и никому не сообщать, куда она уехала, — даже христианских подвижников можно ввести в соблазн, если посулить пять сотен фунтов в обмен на обещание хранить безобидный секрет.
— Письма пишутся на бумаге. Вы могли бы бросить их в огонь.
— Я так и делала.
Но каждое новое письмо Каллисты, сожженное непрочитанным, напоминало Брайони, что Лео по-прежнему занимает все ее мысли, и это унизительное чувство причиняло жгучую боль. Куда проще было вовсе не видеть писем сестры.
Лео молча достал из кармана сюртука серебряную флягу и сделал глоток — мистер Брейберн настоял, чтобы он отлил себе немного драгоценного виски.
Брайони в досаде закусила губу: Лео давал ей понять, что оказался здесь из-за ее хитрой уловки. Один из кули убрал грязные тарелки и поставил перед ней блюдо с куском тутового пирога. Брайони вяло ковырнула его вилкой.
— Надеюсь, вас привела в Индию не просьба моей сестры разыскать меня?
— Нет. Ее письмо застало меня в Гилгите.
— И что вы делали в Гилгите? — изумилась Брайони. Из всех мыслимых мест на земле, где мог оказаться Лео, когда Каллиста попросила его о помощи, едва ли нашлось бы место, более подходящее для начала поисков, чем Гилгит, расположенный в предгорье Каракорума, примерно на полпути между Лехом и Читралом.
— Один мой приятель организовал исследовательскую экспедицию на воздушном шаре к вершинам Нангапарбата. Он решил разбить в Гилгите базовый лагерь. Еще с тех пор, когда Чарли занимал пост государственного советника, пока не перебрался на более жирное пастбище в Нью-Дели, меня приглашали участвовать в подобных походах, чтобы, так сказать, улаживать дела с властями.
Брайони попыталась осмыслить это невероятное совпадение, но почти сразу сдалась.
— И как же вы в конечном счете меня нашли?
— Вы хотите знать, как я выпытал у миссионеров ваш секрет?
— Нет, я собиралась спросить, показывали ли вы и им ту фотографию.
Скандальное появление из ниоткуда покойного мужа добропорядочной вдовы-докторши наделало бы шуму, всколыхнув сонную миссию в Гилгите. Брайони не заботило, что ее считают холодной и нелюдимой, но ей совсем не хотелось прослыть лгуньей.
Лео выразительно закатил глаза.
— К несчастью, нет, а жаль. Фотографию доставили уже после того, как я отправился в Лех разыскивать вас.
Брайони недоуменно нахмурилась.
— Тогда как вам удалось выведать у миссионеров, где я? Они должны были молчать.
Лео снова приложился к фляге. Брайони заметила, что за ужином он почти ничего не ел, а к тутовому пирогу даже не притронулся.
— Я представился вашим бешеным братцем и пригрозил спалить миссию дотла.
— Не верю.
Лео завинтил крышку и сунул флягу в карман.
— Я назвался вашим сводным братом. Мне не пришлось изображать буйство, и я не угрожал жестокой расправой моравским братьям. Я лишь вполне разумно заметил, что, если поползут слухи об исчезновении из миссии состоятельной английской дамы, люди тотчас решат, что ее прикончили из-за денег. Подобная перспектива здорово напугала наших миссионеров, хотя они так долго мямлили и запинались, не зная, как поступить, что я и впрямь готов был поджечь их домишко.
Брайони медленно прожевала кусочек пирога и вытерла салфеткой уголки губ.
— Мне жаль, что я невольно доставила вам неудобства. Я лишь хотела сбежать.
Лео не спросил, почему она хотела сбежать. Брайони покинула Англию, как только суд вынес решение о признании брака недействительным. До конца 1894 года она оставалась в Германии, потом отплыла в Америку, где провела почти весь следующий год, а в начале 1896-го приехала в Индию. Но прошлое, похоже, не желало выпускать ее из своих когтей, как бы далеко она ни забралась.
— Вам следует отдохнуть, — проговорил Лео. — Завтра мы отправимся на юг.
Если кто и нуждался в отдыхе, так это он сам. Приглядевшись к нему, Брайони встревоженно нахмурилась: худой и осунувшийся, Лео казался вконец изможденным.
— Как давно вы в пути?
Он задумчиво наморщил лоб:
— Я потерял счет времени. Месяца полтора с небольшим, чуть меньше двух. Что-то вроде того.
Из Гилгита на восток, в Лех, затем назад в Гилгит и через Читрал к долинам калашей. Это, должно быть, не менее тысячи миль. Тысяча миль по бездорожью, по отвесным склонам и ущельям, усеянным острыми осколками скал, где лишь изредка встречаются короткие ровные участки пути. Брайони с трудом верилось, что такой переход можно проделать за каких-то пятьдесят дней.
