Сьюзен Флетчер - Колдунья
— Верно.
— Я много сражался. И если мы не принесем эту клятву, то будем сражаться всю жизнь — против любой тени! Мой сын станет человеком вне закона еще до того, как сможет произнести хотя бы слово! С нами будет покончено, если мы решим бороться с этим королем. Я чувствую это так же ясно, как чувствую погоду.
— Так подпишите. — Я вздохнула. — Дайте эту клятву.
Он улыбнулся:
— А как же сердце?
— Сердце?
— Ага. Сердце. И не надо изгибать бровь, словно я сейчас говорю не на твоем языке. Ты ведешь больше разговоров о сердце, чем все мы. Ты живешь по-своему. Как ты сказала, у тебя нет короля…
Я замерла и смотрела на него долгим взглядом, потому что любила смотреть на него. Я любила его лицо.
— Мы недостаточно рассудительны, — сказал он. — Как люди. Мы не… — Он покачал головой, будто не мог найти слово.
— Я любила бывать на болотах Англии и смотреть на лягушек. Я смотрела на них так долго, что подумала, будто знаю их и даже могу сама быть лягушкой. Но потом человек пришел за моей матерью, и я убежала на север. Я должна была бежать. Я никогда не увижу их вновь — лягушек, — но я знаю, что они там. Они все еще цепляются за тростник. Я могу не видеть, как они булькают в воде, но это не значит, что они не делают этого, — напротив. Они все еще квакают по вечерам. Возможно, они квакают сейчас, когда мы стоим здесь. — Я пожала плечами. — Мне пришлось оставить их. Но они все еще со мной. Я храню их в памяти и знаю, что они такие же настоящие, как всегда.
Аласдер посмотрел на меня, но так, словно меня не было, словно он видел сквозь меня. Это был странный взгляд, такой глубокий. Возможно, он тоже увидел тех лягушек.
— Я говорю тебе это, чтобы объяснить, что когда-то всем приходится делать выбор. Я покинула тех лягушек ради собственной жизни, но я все еще люблю их. Они всегда будут облизывать глаза языком, как делали это при мне. И если ты принесешь клятву, твое сердце не станет другим, Аласдер. Как они могут изменить твое сердце? Или убить его? Им это не по силам.
Я покраснела, отвела взгляд. Мне стало стыдно за свои дурацкие разговоры о лягушках.
— Я просто попыталась объяснить.
Он сказал:
— Да, я понял. Хороший способ.
— Всего лишь болтовня.
Он улыбнулся.
— Все, что я пытаюсь донести, — это то, что мы меняемся, снова и снова. Но я думаю, что наши сердца остаются нашими сердцами и никто не может управлять ими — ни короли, ни клятвы. Ни даже наши собственные головы. Наши сердца сильнее.
Поднялся ветер. Я попыталась ухватить свои волосы, которые развевались сильнее. Я поймала их и привязала сзади к шее. Пряди все еще трепетали, но большую часть я укротила.
— Ты думаешь, мы должны принести клятву, сассенах?
— Как я могу знать? Это ваша клятва, которую должны дать вы, а не я. Все, что я знаю, — это то, что ни одна клятва, ни одно обещание, ни один король — ничто не может изменить человеческое сердце. Оно чувствует то, что хочет чувствовать.
— Да. Возможно, это и так.
Мои юбки хлопали. Его плед развевался на ветру, и еще некоторое время мы стояли там бок о бок, глядя, как опускается солнце. Свет был золотым и красным. Он разливался по всей Шотландии и озарял наши лица.
— Однажды ты сказала, что мои слова заставили тебя почувствовать, что ты поступила неправильно, придя сюда. Я никогда не имел это в виду.
Я улыбнулась:
— Я знаю.
Больше он ничего не произнес, но я была счастлива. Я стояла так близко к нему, что волосы на его руке щекотали мою руку, и мы говорили о сердце, а вокруг был красный, ветреный, величественный мир. Я подумала: «Я должна быть здесь. Здесь. Я всегда должна была…»
Он спросил:
— О чем ты сейчас думаешь?
— О красоте. О возрасте. О всей этой древности…
Мы смотрели на вершины, и я думала об их мудрости, о бедах, что побывали на каждой горе, о годах, которые прокатились по ним. Им было больше лет, чем я могла себе представить. «Все мои места были древними, — думала я. — Пещеры или долины. Леса. Пески».
Он продолжал смотреть мимо меня:
— О возрасте?
— Всего этого. Этих холмов. Они видели столько жизней. Они видели войны и рождения, любовь и печаль и множество оленей. Я представляю себе все те ноги, что топтали их…
Мне показалось, что в его голосе прозвучала улыбка, — я услышала ее мягкий короткий отзвук.
— Ага. Они старые. И они все еще будут здесь — когда мы умрем и исчезнем навсегда. Когда мы станем прахом и память о нас померкнет, все еще будет холм Сосок в долине Гленко.
Я посмотрела на свои руки. На миг я подумала про иной мир. Я подумала о тех, кого любила и кто там теперь. Сжав кулаки, я сказала:
— Ты не исчезнешь. Ты будешь жить в своем сыне. У тебя есть сын.
— Как и ты.
— Я?
— Не исчезнешь. — Он смотрел прямо перед собой. — Я буду помнить тебя.
Это было мое самое счастливое мгновение. Мое самое счастливое время. Быть там, где дует ветер и опускается в воду солнце, — и быть там с ним. Мы стояли так близко друг к другу, что я могла чувствовать его тепло, а он мог чувствовать мое. Только холм и мы. Я никогда не любила королей и королев, я думаю, что ни один человек не может быть чем-то лучше другого в глазах мира, — но на том холме мне казалось, что в мире существуем только он и я. Лишь мы и вся эта красота. Осень, и высота, и сердца.
Я знала, что этот момент никогда не повторится. Что он уйдет безвозвратно.
Через некоторое время Аласдер сказал:
— Уже поздно. Нужно спускаться.
Я последовала за ним. Мы возвращались тем же путем, которым пришли, и я видела свои старые следы в песке. Я видела ежевику, за которую он зацепился пледом, и скалу, через которую он помог мне перебраться, и мне казалось, что все это было очень давно.
Потом мы пришли туда, где тропинка разделялась надвое, и остановились.
— Расстанемся здесь, — сказала я.
Он смотрел на меня. Вглядывался в мое лицо, а в это время поднялся ветер. Он принес с собой капли дождя. Я почувствовала капли дождя на голой руке. Потом на носу и на голове, и каждая капля казалась такой громкой, тяжелой и толстой. Я огляделась. Я увидела, как листья колышутся, когда на них падает дождь, и как цветы ловят благодатную влагу, а небо становится темным. На секунду я закрыла глаза. А когда открыла, то заметила каплю на его скуле и то, какими мокрыми стали его волосы. Он не отрывал от меня взгляда. Потом поднял руку, поднес к моему лицу и медленно отвел прядь волос за ухо.
Он сказал:
— Ты…
Я всхлипнула, затрясла головой, отступила назад.
«Будь добра ко всякой живой твари», — говорила Кора. Я обещала ей, но мне так сильно нравилась Сара, что я предпочла убежать прочь по склону. Когда началась гроза, дождь колотил по плечам и выбивал ямки в грязи, а Кое стала очень шумной и белой. Я остановилась, уже почти спустившись в долину. Потом оглянулась. Все было таким коричневым — его одежда, обувь, влажные волосы и грязь на плечах, — что он почти сливался со склоном холма. Он был частью скал, и вереска, и старых папоротников. Я смогла разглядеть его, лишь когда он пошевелился. Он дважды останавливался и замирал, и когда не двигался, мои глаза теряли его, и я думала, что, возможно, его там уже нет. Я удивлялась, почему он медлит. Может, встретил оленя, или любуется видом, или смотрит назад, как я. Я тоже была коричневой из-за влажных волос и грязи, прилипшей к коже.
