Ирина Мельникова - Фамильный оберег. Закат цвета фламинго
Девочка замерла. Медленно потянула из-за голенища нож. Огляделась. По-прежнему ни звука кругом, ни движения. Казалось, кинь камень, и тишина вспыхнет, как сухой трут, от одной-единственной искры. Айдына слышала, как стучит ее сердце. Кровь стыла в жилах от жутких предчувствий. Адай присел рядом, шерсть на его загривке поднялась дыбом. Он не ворчал, но то и дело угрожающе поднимал верхнюю губу, обнажая клыки.
Айдына приложила палец к губам и выразительно посмотрела на пса. Тот покорно лег, но продолжал тревожно всматриваться вперед. Девочка некоторое время наблюдала за шатрами. Руку протяни – вот они. Но что-то удерживало ее на месте. Она никак не могла заставить себя преодолеть это короткое расстояние.
Туман тем временем поднялся выше. Солнечные лучи коснулись верхушек деревьев, упали в прогалины, осветив поляны. Только в небольшом распадке, где притаилась Айдына, все еще было сумеречно и прохладно. Вскоре солнце доберется и до ее убежища. Надо решаться…
– Пошли! – шепнула она псу и выскочила на поляну.
Адай молча бросился вперед, обгоняя хозяйку, но не к шатрам, а к кустам за ними. В это мгновение Айдына увидела второго дозорного. Он лежал в камнях, а в спине у него торчало короткое копье.
– Отец! – завопила от ужаса Айдына и рванула на себя кошму, прикрывавшую вход в шатер.
Взгляд выхватил мертвую голову Чайсо. Она лежала у нее под ногами и таращилась на Айдыну пустыми глазницами. Кто-то не просто обезглавил ее дядьку, но и выколол ему глаза. Отец лежал чуть дальше. В груди у него торчал нож с кривой рукояткой. Рубаху, лицо Теркен-бега залила кровь, а глаза тоже выколола чья-то безжалостная рука.
У нее перехватило дыхание, и девочка выскочила из юрты. Страшный предсмертный визг Адая и свист стрелы слились в один звук. Она даже не успела испугаться. Стрела ударила ее в грудь и отбросила назад. Айдына не почувствовала боли, но, падая на спину, увидела в небе бледный серп месяца. Успела удивиться – с чего вдруг он ей показался в первый день новолуния? И тут дикая боль пронзила ее насквозь. Айдына вскрикнула, и тотчас темнота накрыла ее с головой. И только тонкий-тонкий луч света все еще дрожал перед глазами, пока не превратился в сверкающую точку. Точка эта трепетала, вздрагивала, колыхалась, словно огонь на ветру. Затем вспыхнула, как искра, – и пропала. А в ушах рос, поднимаясь из черных глубин и заполняя сознание, чей-то горестный и отчаянный крик: «Айдын-н-н! Айды-ы-ын-н-н!..»
* * *В низкой светелке, освещаемой слабым огоньком свечи на столе и дрожащим светом лампады подле икон, было полутемно и жарко. Топилась печь, красные сполохи пробивались наружу из-за дверцы, падали на лица двух склонившихся возле широкой лавки людей – мужчины и женщины. Они пристально наблюдали за третьей женщиной, вернее, молоденькой девушкой, что лежала под образами с мертвенно бледным лицом.
– Повезло девке! – Олена, то была она, поправила лоскутное одеяло, прикрывавшее лежавшую по пояс. Выше белела повязка, наложенная умелыми руками стряпухи. – Я к тому говорю, что рубаха на ней была шелкова. Втянуло ее в рану, так что не пришлось вырезать стрелку-то. Достали без труда.
– Страшную орудию на нее снарядили, – покачал головой Фролка, сидевший рядом. – Такая сохатого свалит, а тут – девчонка сопливая!
– Совести нет у людей! – пригорюнилась Олена. – На такую тростиночку замахнуться! – И, как маленькую, погладила раненую по голове. А затем завела ей руку под плечи и, приподняв, поднесла к ее губам ковшик с брусничной водой.
Раненая пару раз глотнула водички, вздохнула, но глаза не открыла. Олена и Фролка с радостным видом переглянулись.
– Ничего, жить будет! – расплылся в довольной улыбке распоп.
Хлопнула дверь, впустив несколько человек. Первым вошел Мирон, стукнувшись головой о низкую притолоку. За ним – Овражный, Захар, Никишка, Игнатей. Тонкий слой снега, запорошивший их плечи, мигом растаял в избяном тепле. Мужики сняли шапки и шагнули к лавке.
– Пришла в себя? – спросил Мирон.
– Нет пока, – отозвалась Олена. – Но водички испила. И жару вроде нет. Я ей рану смольевой водой промыла. Не должна загноиться!
– Это Айдынка, бегова дочка! – подал голос Никишка. – Хорошая девка, справная! Теркен ее за Тайнаха сватал, так она взъерепенилась. Сам видел!
– Истинно, Айдынка, – согласно закивал распоп. – Я сначала ее не признал. Все их девки для меня на одно лицо.
Мирон же молча рассматривал точеное, словно рукой искусного мастера вырезанное личико. Нежные губы, высокие скулы, тонкие дуги бровей. И множество косичек, в беспорядке разбросанных по подушке в кумачовой наволоке. Невыносимая жалость к этой худенькой девочке захлестнула сердце. Ее-то за что так жестоко? По-подлому? Тонкая жилка билась на хрупкой шейке. Он пригляделся внимательнее. Дышит ли? И поправил одну из косичек.
– Как ты думаешь, кто их и за что положил? – Мирон выпрямился и посмотрел на Овражного.
Есаул пожал плечами:
– Из тех наверняка, кто не хотел, чтобы Теркен шертовал русским. А это могли быть и родичи-кыргызы, тот же Тайнах, к примеру, и мунгалы, и калмаки. Многим Теркен дорожку перешел!
– Знали, где прикончить. Непременно под русским острогом. – Мирон нахмурился. – Теперь есть причина на нас это свалить. Дескать, к ним с миром шли, а они всех порешили. – И снова посмотрел на Айдыну. – Девчонку и ту не пощадили!
– Айдынка эта – ухо с глазом! – засмеялся распоп. – Видели мы с Никишкой, как она на саблях билась с Тайнахом. Тот озверел, а сладить с ней не мог.
– Ой, врешь, Фролка, – улыбнулся Мирон. – Небось жбан араки выпил, вот и помстилось!
– Не врет, – заступился за приятеля Никишка, – и впрямь как мужик дралась. Одолела Тайнашку. Это в тот вечер случилось, когда их отравить хотели. Я уже сказывал, как Теркену, то бишь ее отцу, и Тайнаху, песьей душе, зелья в араку подсыпали.
Мирон посмотрел на тонкие в запястьях руки девушки, лежавшие поверх одеяла, и недоверчиво хмыкнул.
…Он только к вечеру вернулся с Игнатеем с варниц, которые поставили на озере неподалеку. К счастью, оно оказалось соленым. Так что быть острогу со своей солью. Первым его встретил Захар и тотчас доложил об утреннем происшествии. Следом подоспел Овражный. Смотрел есаул угрюмо.
– Ой, беда, – покачал он головой. – Самого Теркена, чаадарского бега, положили под острогом. И с ним девять человек укокошили. Ехал к нам с добром, но кому-то не по нутру это пришлось. Коней забрали, оружие, все подарки, что в острог везли. Никишка и распоп сказывали, дюже богатые подарки были. И кони хорошие!
Андрей широко перекрестился:
– Да Бог с ними, с подарками! Людей жалко! Зарезали их и глаза выкололи. Это по ихней вере, чтоб душа не узнала убивцев и не отомстила, когда по свету летать будет. Но в груди у Теркена нож по недоумке оставили. На нем тамга неизвестная: стрела в круге. Я аманатам нож показывал. В голос твердят, нет у кыргызов такой тамги. Может, и есть, счас правду не узнаешь. Похоронили их по-людски, под стеной, хоть и нехристи они!
