Элизабет Стюарт - Роза и лев
Она отстранилась. От его прикосновений путались мысли, а ей так необходима была сейчас ясная голова. Их отношения должны строиться если не на любви, то хотя бы на честной дружбе.
— Вам не следует говорить подобное… Сэр Джеффри неоднократно отзывался о вас как о порядочном человеке. Я предпочла бы услышать из ваших уст правду, а не лесть или утешение.
Удастся ли ей внушить Роберту, кто она и кто он? Ей очень хотелось добиться пусть горестной, но истины.
— Я не желаю, чтобы меня водили за нос, как дурочку. Доверьтесь мне, Роберт, и я ваше доверие оправдаю. Покончите с комплиментами, с фальшивой любезностью, и я тогда стану вам верным другом… уважающим вас и покорным… вернейшим из ваших друзей. В этом случае я буду уважать и вас, и себя.
Он сухо ответил ей:
— В этом случае я должен приобрести новое зеркало, в котором мы будем рассматривать нас обоих, оно единственное скажет нам правду. Поверьте, ни капли лживой лести не было в моих словах, обращенных к вам.
— Мне незачем смотреть на себя в зеркало. Я достаточно насмотрелась на свою сестрицу, чтобы понять, кто из нас первый в гонке за счастьем.
Слова, произнесенные Джоселин, словно оттолкнули Роберта. Он выпрямился, уселся на краю кровати и уставился на девушку с удивлением.
Каким порывом — ревности или гордости — вызвано это самообвинение?
Она была прекрасна, и прекрасна вдвойне, потому что не осознавала свою красоту.
С пятнадцати лет Роберт чувствовал на себе похотливые женские взгляды. Женские тела были доступны ему, потому что он был красив, богат или одерживал победы и забирал их, как добычу. Бывшая жена его слыла первой красавицей Нормандии. Он во всем был первым.
Маргарет манила его, как золото манит жадного ростовщика. Она была уверена в себе, знала, что он поддастся ее чарам и запутается в паутине ее сладостных ласк, подобно всем мужчинам, кто повстречался с ней на свою беду.
С Джоселин надо было вести себя совсем иначе, не петь ей соловьиные песни о любви, которой на свете нет, а есть лишь похоть, сопровождаемая корыстным расчетом.
— Я совсем не унижен женитьбой на вас, мадам, заверяю вас. Мысль о браке с вами осенила меня и сэра Ричарда де Люси одновременно, как только стало известно о бегстве вашей сестрицы, и я не только не возражал, а, наоборот, был доволен. Я был готов даже поступиться землями, за которые так хватается ваш папаша — ради вас, мадам. Да, разумеется, Аделиза хороша. Сначала красота ее застилает глаза всем — и уж, конечно, в первую очередь нам, мужчинам. Но мне вы желаннее, чем ваша сестра. Вы — тот темный омут, в который я хочу заглянуть. Я до сих пор держался от вас на безопасном расстоянии, но всегда хотел коснуться вас, мадам.
Де Ленгли говорил все это, а сам сжимал ее подбородок сильными пальцами и пожирал глазами ее губы, ее широкий, сейчас сурово сжатый рот.
— Ты прекрасна, как бутон розы, готовый раскрыться на заре. Тьма, как темный бархат, окружает тебя, ты наслаждаешься этой темнотой, но и жаждешь рассвета — не правда ли, дорогая? Не вздергивай так гордо свой носик, Джоселин, и разреши мне познать, как ты хороша.
Он собрал ее непослушные волосы в свою широкую ладонь и отвел их в сторону, открыв своему взгляду ее личико, лоб и виски.
— Как великолепны твои волосы… — бормотал он, — но сейчас они мешают целовать тебя. Они возбуждают греховные помыслы, но губы твои еще греховнее.
— Мой брат сказал как-то, что мои волосы жестки, как конский хвост, — прошептала Джоселин.
— Я б пожелал твоему братцу иметь коня с таким черным хвостом! Он бы унес его прямиком в ад. А еще я б с удовольствием привязал его к конскому хвосту и протащил как следует по земле.
О Боже! Он угрожает расправой ее брату, а она улыбается, слушая его. Разве всемилостивая Богоматерь простит ее? А может, простит?
— Да, конечно, твоя сестрица красива, но именно тебя я желал, Джоселин, как только увидел. И не кинжал, которым ты замахнулась на меня, был тому причиной, и не груди твои, и не грива твоя — черная и густая, — и не глаза твои колдовские и изменчивые — нет… Я понял сразу, что тебе предназначено быть моей женщиной, как бы глупо я ни вел себя до сих пор.
За окном был ясный день, а Джоселин казалось, что на небе мерцают звезды.
Она позволила Роберту поцеловать себя в губы, а потом он покрыл поцелуями ее щеки, подбородок. Приподняв ее повыше, он стал ласкать губами ее нежную шею.
— Скажите, мадам, — прошептал он, — так ли вы страшно прогневаетесь, — если у нас будет свадебный полдень вместо брачной ночи?
У Джоселин захватило дух от его прикосновений, от слов, слов нежных и страстных, таких неожиданных в его устах. В голове у нее царил полный хаос.
— Милорд, я давно убедилась в вашей приверженности правде, но, к сожалению, ваши красивые слова вызывают у меня сомнения. У меня от них голова не закружится, ибо я знаю, какова я на самом деле.
Роберт насторожился.
— Никто прежде не сравнивал меня с розой, — медленно проговорила Джоселин, собираясь с мыслями. — С чертополохом, может быть, но никак не с розой. И даже если это был лишь комплимент, все равно более прекрасных слов я в жизни не слыхала. Только вы будете, боюсь, разочарованы. Я не уверена, что смогу предстать перед вами такой же прекрасной, как роза. Я не знаю, как стать розой, когда я привыкла быть чертополохом.
Глубокая нежность охватила Роберта. Он слушал ее признания, разглядывал свою молодую жену, и сердце его таяло. В облике Джоселин присутствовало обезоруживающее сочетание дерзости и трепетной ранимости, мужества и беззащитности.
— Доверься своим чувствам, и ты не собьешься с пути, — сказал он.
Он снова приник к ее рту, дразня и лаская ее губы языком, побуждая их раздвинуться. Джоселин покорилась, и тепло ее дыхания еще сильнее раззадорило его. Их языки встретились, сначала неуверенно узнавали друг друга, а потом затеяли любовную игру в тесном, нежном пространстве ее рта.
Подчиняясь его желанию, Джоселин ответила ему трепетным движением губ, впуская в себя завораживающую энергию его поцелуя. Неожиданно она почувствовала, что тает, как расплавленный воск, теряя волю, ощущение реальности, свою силу.
Но зачем ей сила, когда не надо сопротивляться, когда тело твое невесомо и способно взлететь к потолку, если б тяжелое тело Роберта не прижимало ее к кровати.
Руки ее вцепились в его плечи. Какие эти плечи могучие, мускулистые, наполненные силой. Джоселин осмелилась продолжить исследование его тела. Вот пальцы ее нащупали его мощную шею, коснулись кадыка, подбородка, потом легли на затылок и зарылись в его львиную гриву. Она ждала, что тут же ударит молния. Ведь раньше ей казалось, что в волосах его копится энергия, словно в грозовой туче. Но этого не произошло. Волосы его были мягкими, как шелк. Она бы хотела вечно гладить их, запускать в них пальцы.
