Памела Джонсон - Кристина
Глава IX
Нэд внезапно остановился.
— Мы позволим себе небольшое удовольствие, — сказал он. — Почему бы нет? Мне кажется, мы его вполне заслужили.
Неожиданно он ввел меня в один из тех баров, которые когда-то приводили меня в трепет: бывая в них, я считала, что тоже живу в кварталах Вест-Энда. Но сегодня я входила туда без всякой охоты, хотя и старалась не показывать этого. Думая о здоровье ребенка, я не прикасалась теперь к вину, а в общества стройных и изящных женщин чувствовала себя безобразной и словно бы выставленной на осмеяние. Моя жизнь (жалкая горстка дней, так щедро растрачиваемых мною) никогда еще не казалась мне столь бесполезной. Мы с Нэдом сидели в розовом полумраке бара, наши лица, отражаясь в розоватых зеркалах, казались очень красивыми. Я медленно потягивала лимонный сок.
— Нет, так не пойдет, — сказал Нэд. — Чтобы развеселиться, тебе надо выпить чего-нибудь покрепче.
— Мне и так ужасно весело, — ответила я, едва сдерживая слезы.
Он что-то пробормотал себе под нос, а затем его лицо вдруг расплылось в неестественно широкой улыбке:
— Так чувствуют себя, должно быть, все женщины в твоем положении, у всех у них бывают свои капризы.
— Должно быть.
— Когда все кончится, ты снова будешь прежней.
— Конечно, буду.
Он прислушался к музыке, долетавшей сверху из ресторана.
— Вот ты всегда говорила, что у меня нет слуха, но ручаюсь, что это та мелодия, которую мы часто слышали в Ричмонде.
— Нет, не та, — сказала я.
— А мне кажется, та.
— Нет.
Наступило молчание, будто мы поссорились. Но Нэд ласково потрепал меня по колену и положил ладонь на мою руку.
— Я горжусь тобой, ты это знаешь. Просто я не умею выразить этого.
— Ты мною гордишься? — не могла не переспросить я. Мне так хотелось, чтобы он по-прежнему видел во мне женщину. И вместе с тем я испугалась, что он прочтет все это на моем лице, — мне было стыдно за свои мысли.
— Конечно, горжусь, — миролюбиво повторил он и снова похлопал меня по колену. — Я только что сказал это и, если хочешь, могу подтвердить письменно.
— Да, но… — начала было я.
— Что но? — переспросил он с довольным видом.
Но этого я не могла ему сказать. По какой-то причине, возможно потому, что он боялся за ребенка, которого и сам теперь, казалось, с нетерпением ждал, он избегал близости со мной. Уже несколько недель он не прикасался ко мне. Меня же томило желание. Это была не тоска по любви, а грубое плотское желание, заставлявшее меня презирать саму себя и, как ни странно, Нэда тоже, словно я собиралась просить его об этом, как чужая, истосковавшаяся по мужской ласке женщина, а он снисходительно и иронически соглашался удовлетворить ее просьбу. Я решилась бы даже намекнуть ему об этом, если бы была уверена, что по-прежнему кажусь ему привлекательной. Но пока я лишь испытывала обиду женщины, которая носит в своем чреве дитя от любимого человека, согласилась ради этого стать безобразной и вдруг поняла, что именно за эту жертву он меньше всего способен ее благодарить.
— Я и сама не знаю, что хотела сказать, — улыбнулась я ему, ибо в эту минуту он был счастлив и мне не хотелось огорчать его.
— Странная ты у меня, — заметил он без всякого любопытства. — Помнишь, как мы были здесь?
Я хорошо запомнила тот вечер — удовольствие от встречи внезапно сменилось тогда раздражением, которое теперь было непонятным. Мы помирились тогда, но эта ссора запомнилась мне, как первая, оставившая тоску в душе и неприятную горечь во рту.
— Ты была в шляпке, которая мне не понравилась. В шляпке красного цвета, ужасно вульгарной, — сказал он со свойственным ему высокомерием, словно считал себя арбитром хорошего вкуса. Затем он взял меня за руку. — Но все равно ты была в ней мила, хотя и немножко смешная.
— Ты сказал мне это. — Я вдруг вспомнила этот пустяшный эпизод, так огорчивший меня, сделавший по-новому несчастной. — Это было бестактно с твоей стороны.
— Милая моя девочка, — произнес он снисходительно самодовольным тоном, напомнившим мне прежнего Нэда. — Когда ты поближе узнаешь меня, а на это потребуется еще немало лет, ты поймешь, что бестактным я бываю только намеренно. Я презираю людей, которые не умеют заранее обдумывать своих бестактностей.
Ему показалось, что он изрек некую истину, и, возможно, это так и было, но я обратила внимание лишь на слова «немало лет». Годы и годы, думала я, а я уже так устала. И все же я спросила, чтобы избавиться от последних остатков ревности, не имевшей теперь никаких оснований:
— Как ты считаешь, Айрис красива?
— Так себе. Ничего особенного.
Я заметила, что в тот вечер, когда она заставила его подарить ей цветок, он, должно быть, думал иначе.
— Нет. Она никогда мне особенно не нравилась. Но в тот вечер ты нравилась мне еще меньше.
Об Айрис мы услышали еще раз в начале декабря: в «Таймсе» было помещено сообщение о ее бракосочетании в Париже с Хайме Силвера де Кастро из Бразилии.
Я позвонила Каролине и спросила, видела ли она газету и не знает ли подробностей, но она ничего не знала.
— Ну, что ж, — сказала я, — подождем.
Я была уверена, что миссис Олбрайт не заставит нас долго ждать, и оказалась права. Как-то утром она навестила меня. На ней были новые меха и довольно много косметики; манеры ее тоже изменились. Она опустилась на диван с таким видом, будто вообще не привыкла ходить пешком, и приняла позу томно догорающей свечи.
— Милая Кристина, ты должна простить нас обеих за то, что мы держали все в тайне. Будь великодушной. Все произошло так неожиданно и в такой спешке… — она бросила на меня быстрый взгляд, чтобы убедиться, что я ей верю. — Айрис все же пожертвовала своей карьерой, — заключила она.
— Мне очень жаль, — ответила я, чтобы как-то помочь ей.
— Пожертвовала как раз тогда, когда все усилия увенчались успехом, и ею заинтересовался С. Б. Кочрен.
Миссис Олбрайт, сжав губы, словно от боли и сожаления, закрыла глаза, но тут же снова открыла их. Наклонившись вперед, она порывисто положила мне руку на локоть. — Но ничего. Хайме такой милый, хотя и немного старомоден, — ни за что не хочет, чтобы его жена оставалась в театре. Айрис почти не жалеет. — Затем она добавила уже совсем другим тоном: — Теперь мне все равно, пусть рожает детей и теряет фигуру. Она всегда была ужасной лентяйкой.
Вынув маленький позолоченный портсигар, миссис Олбрайт открыла его, и я увидела голубые, розовые и зеленые сигаретки с золотыми ободками.
— Через месяц они с Хайме уезжают. Хотят обосноваться в Буэнос-Айресе, где у него дело. Я только надеюсь, — устало промолвила она, — что богатство не испортит мою девочку. Я всегда хотела, чтобы она была как можно более естественной. — Она помолчала. — Могу я передать ей, что ты желаешь ей счастья?
