Ольга Шумяцкая - Ида Верде, которой нет
Очень медленно, палец за пальцем, она стянула с руки перчатку, поднялась на цыпочки и ударила Лозинского по щеке.
Тот дернулся.
«Деревянная кукла!» – холодно подумала Ида, развернулась и вышла из павильона.
А Лекс остался стоять посреди павильона, держась за щеку.
Потный парализующий страх охватил его. Страх, которого он не испытывал с тех пор, как Ида уехала в Альпы. Он опять чувствовал себя маленьким, глупым, ни на что не годным, провинившимся мальчиком, последним учеником в классе, которому грозит вечерняя порка. Впрочем, его уже выпороли. При всех.
Нет, это невыносимо! Он больше не допустит! В конце концов, режиссер он или кто?
Он уставился в зеркало. Отражение Иды исчезло, но там, в глубине, на равнодушной амальгаме он видел отпечаток другого, испуганного лица. Лицо это повторяло Идины черты в искаженном виде, и зеркало, установленное в павильоне, показалось Лозинскому кривым.
Он вздрогнул.
Как он мог? Как мог не видеть этого искажения? Принять за Иду чужую девку? Всерьез притащить ее на съемочную площадку? Что на него нашло? Это что, умопомешательство такое?
Пощечина Иды вернула Лозинского к реальности, опустила на землю.
Однако что делать?
Он вдруг почувствовал, как десятки глаз следят за ним.
– Съемка окончена, господа! Попрошу немедленно освободить павильон! – раздался голос незаменимого Нахимзона, пришедшего Лексу на помощь.
Павильон опустел. Лекс как подкошенный упал в режиссерское кресло.Выскочив на улицу, Ида почти бегом устремилась к главной аллее. Щеки ее пылали. «Мерзавец! Мерзавец! Мерзавец!» – стучало в голове. Уж она ему покажет! На улице, конечно, сцен устраивать не будет. Даст ему себя догнать… Однако… Она замедлила шаг и оглянулась. Никто не думал бежать за ней. Да что ж это… Как он смеет!
Кто-то, пробегая мимо, отшатнулся от нее. Неужели она говорит вслух сама с собой? Эдак не годится! Показывать чувства на людях! Или она уже и в самом деле не великая Ида Верде?
Она расслабила мышцы лица, вздернула вверх уголки губ, устремила вдаль отрешенный спокойный взгляд, сняла шляпу и, помахивая ею, неспешным шагом двинулась по аллее к выходу.
– Ида! – раздался голос Вари Снежиной. – Прекрасно выглядишь!
Так-то лучше!
– Здравствуй, милая! Спасибо! Как твой новый фильм? Закончили? Непременно приду на премьеру!
– Мадемуазель Верде! Вы вернулись? Как здоровье?
– Прекрасно! Благодарю, дорогуша! Врачи сказали, что больше не хотят меня видеть!
– Идочка, крошка! Как я рада! Ты знаешь, завтра Кторов устраивает механический бал! Будет демонстрировать разные чудодейственные механизмы. Ты будешь?
– Конечно! Лекс считает, что я должна надеть платье металлического цвета, потому что механизмы делаются из металла. Мужчины такие смешные!
– О-о! Наша дива! А я слышал…
– Ах, если бы все, что я слышала о вас, оказалось правдой, то вам, право, было бы чем гордиться!
Ее то и дело останавливали, тормошили, расспрашивали, осыпали неискренними поцелуями.
Она так же неискренне отвечала на поцелуи, жала руки, вертелась, смеялась, демонстрировала новое пальто и до таксомотора добралась совершенно измотанной.Сад встретил Иду поздними осенними цветами, отяжелевшими от влаги и источающими душноватый сладкий запах. Она сорвала с куста темно-красную расхристанную розу и, вертя ее в пальцах, по широкой изогнутой лестнице поднялась в дом.
Комнаты решила обойти позднее – слишком устала – и прошла в свою спальню.
Бросив в угол шляпу и скинув пальто, она наконец-то почувствовала себя дома, несмотря на то что спальня встретила ее слегка затхлым душком помещения, в котором давно никто не жил. Кровать застелена по-гостиничному – ни морщинки, ни складочки. На туалетном столике – пусто. Фотографии и безделушки расставлены на комоде и каминной доске в каком-то бездушном порядке. Вероятно, Лекс все это время спал на своей половине.
Она крикнула горничную и велела приготовить горячую ванну.
В ванной комнате вылила в воду душистую жидкость из розовой французской бутылочки и ступила в жемчужные барханчики пены. Глаза закрылись сами собой.
Ида лежала, ощущая, как тепло вливается в нее, как расслабляется тело и мысли начинают течь по спокойному руслу. Лекс, конечно, мерзавец. «Ме-ер-за-а-ве-ец!» – тихонько пропела она, почему-то не ощущая по этому поводу былого возмущения. Дурак и трус. А что, раньше она этого не знала? Запаниковал, засуетился. Ведь она могла застрять в Альпах на всю зиму – такое развитие событий представлялось вполне вероятным. И Ожогин, конечно, давил. Может быть, требовал закрыть проект. А то и неустойкой стращал. Вот Лекс и «потек». Притащил девицу из этих… которые как мухи на мед налетели в последнее время на «Парадиз» из всех медвежьих углов.
Гнусно только, что он заставил девицу всерьез играть ее, Идину, роль. Общие планы пусть. Она сама как-то думала, не взять ли дублершу на общие планы и постановку света. А то, пока свет выставят, семь потов сойдет.
Но играть вместо нее! На крупных планах! Интересно, как он думал протащить это на экран и скрыть от нее? Идиот! Как есть идиот! Как мальчишка, не соображает, что делает себе же во вред! Однако… Если он в ее отсутствие способен так потерять голову!..
Господи, да она все пять лет их общей жизни только и делает, что руководит каждым его шагом! Что бы он наснимал, не переписывай она каждый сценарий, не придумывай мизансцены, не веди переговоры с продюсерами! Страшно представить! Так теперь что, за каждым его шагом следить прикажете?
Ида вытянулась в ванне и слегка пошевелила пальцами.
Впрочем, она ведь тоже виновата. Вернее, была бы виновата, будь ее отношения с Руничем – курортным романом, интрижкой скучающей барыньки. Но ведь никому не расскажешь, как было на самом деле. Значит, виновата. И за эту свою вину она, конечно, простит Лекса. Дурак!
Она тихонько засмеялась.
Сидит сейчас в какой-нибудь ресторации и нос боится показать домой. Знает она его как облупленного!Ида вышла из ванной и, накинув шелковый кремовый пеньюар, прошла в гардеробную, где горничная разбирала чемоданы и сундуки.
Расслабленное состояние не оставляло ее.
– Вот что, милая! – Она вынула из сундука что-то невесомое, французское, тончайше-кружевное и сунула горничной. – Возьми себе. – И что это на нее доброта нашла? Не иначе, она и правда рада, что вернулась домой. – Прикажи подавать ужин и маленькую бутылку красного цимлянского пусть принесут.
И лежа в постели под пухлым атласным одеялом, когда розовые веселые пузырьки, казалось, плясали у нее в голове, Ида представляла себя драгоценным камнем, наполненным алым соком и укрывшимся в пушистом щекотном бархате шкатулки.
