Ирэн Фрэн - Желания
До этого момента Тренди смотрел на нее на сцене, как на неприступную незнакомку. Богиню, конечно, но далекую. Крузенбург — в этом имени заключалось все — священное, чудовищное, ужасное. Тренди никак не мог понять, благодаря какому чуду держал ее в своих объятиях, никак не мог объединить два образа, сложившихся у него о ней: певицу в костюме и гриме, попирающую сцену с властностью своей профессии, и молчаливую возлюбленную из сегодняшнего снежного утра. Он теперь даже не верил, что обнимал ее. И только когда Констанция взяла первую пронзительную ноту, Тренди вспомнил, о чем она просила его в гримерной. Договор, она говорила о договоре. Но какие слова в точности она произносила, почему заставила его волноваться? Тренди попытался вспомнить, но ему это не удалось.
Внезапно на помощь ему пришли слова песни. «Ты вспомнишь то, чем мы с тобою занимались, — пела Сансинея своему принцу. — И как нам было хорошо…» Но разве околдовавшая зал певица была той женщиной, что сжимала его в своих объятиях? Та, которую он хотел больше, чем любил… Он хотел Констанцию, а смотрел на Крузенбург. Эта была всего лишь комедианткой. Он не узнавал ее под макияжем, она была такой лощеной, такой официальной — вот верное слово, официальной — и ее платье тоже, и декорации. Он предпочел бы свою молчаливую возлюбленную или даже жестокую картежницу с «Дезирады», обыгравшую Анну. Ну почему он любил женщин только за их естественность? Возможно, было бы мудрее любить их за мастерство…
Пение становилось все более рискованным. Был у них договор или нет, но Тренди закрыл глаза и отдался музыке, слушая не столько пение Констанции, сколько пианино Дракена. Оно рассказывало о ранах, которые не могла излечить никакая нежность, о безумии ревности, о безвозвратно ушедших волшебных мгновениях. Тренди вспомнил утренний снег, падавший за круглым оконцем, обнаженное тело, складки серого пеньюара, властную руку, управлявшую его наслаждением. Затем он отдался ужасающему потоку звуков, рожденных старым музыкантом. Его возлюбленная не была больше бессловесной, он наконец услышал крики ее безумной любви, Констанция любила его, желала, унижалась, покорялась ему, умоляла его, умирала перед ним.
Как и утром, из экстаза его вырвал бурный грохочущий поток. Теперь это оказались аплодисменты. Тренди собрался с силами, поднялся и вышел — наступил антракт.
В фойе зрители возбужденно обменивались впечатлениями. Все были единодушны: за исключением «Великой песни смерти» опера Крузенбург не удалась. Обсуждения были бурными, раздавались даже крики. Знаменитости, к числу которых теперь принадлежал и Тренди, в этом не участвовали. Согласно правилам того времени приглашенных, в зависимости от их именитости, направляли указателями к одному из буфетов. Тренди послушно следовал за толпой, как вдруг оказался лицом к лицу с особой, которую этим вечером меньше всего ожидал здесь встретить: своей матерью, Ирис Спенсер. Она громко расхохоталась:
— Ты забросил своих рыб!
Она оставила своего кавалера, довольно представительного мужчину в возрасте, и бросилась к сыну.
— Ты плохо выглядишь, — сказала она, поцеловав его. — Похудел. Но одет, как всегда, словно принц. У тебя найдется минутка поделиться со мной своими последними новостями? Ты ведь даже не отвечал на мои письма! А когда я позвонила в твою Богом забытую дыру, ты уже уехал…
Напор матери всегда заставал Тренди врасплох. У него пропал голос. То, что он пережил, невозможно было изложить вкратце. Да и не время, и не место сейчас рассказывать об этом, По счастью, Ирис Спенсер, как обычно, не дождалась ответа. Тряхнув пышными белокурыми волосами, она с рассеянным видом представила Тренди своему другу, некоему Норману, богатому американцу.
— Какая я глупая. Я должна была догадаться, что ты будешь здесь. Все просто без ума от Крузенбург. Днем раньше, днем позже — это неизбежно. Мы специально прилетели из Нью-Йорка, только чтобы ее послушать.
— Я знавал ее в лучшей форме, — заметил американец. — В Бейруте, в прошлом году… И в Ковент-Гардене, полгода назад.
Он говорил с серьезностью искушенного меломана, а возможно, и был таковым.
— Что за великолепная ария только что прозвучала! — подхватила Ирис. — Крузенбург совершенно забила своего несчастного партнера. Какая красота, представительность… Ее платье весит, вероятно, не меньше тонны, все усыпано фальшивыми драгоценностями, а она носит его, словно прозрачный пеньюар! А ведь обычно она одевается в простые черные туники…
Американец был умен: войдя в жизнь Ирис Спенсер недавно, он уже понял, что противоречить ей не стоит.
— Посмотрим, что будет дальше, — философски заключил он.
Тренди, соглашаясь, что-то растерянно пробормотал. Он не знал, счастлив ли он встретиться со своей матерью. Она ничуть не изменилась. Сохранила свой обычный аромат роскоши, богатства и любовных приключений.
Мать была веселой, полной жизни, элегантной и все еще красивой, хотя ее красота уже немного поблекла. Их встречи всегда имели оттенок неестественности. Тем не менее Тренди не мог припомнить, чтобы когда-нибудь был таким взволнованным. Если бы не американец, он бы просто развернулся к матери спиной.
Он избегал ее взгляда. Толпа понемногу рассеивалась. Тренди искал предлог, чтобы уйти. Он уже собирался спросить у матери адрес отеля, в котором она остановилась, когда совсем рядом увидел Командора. Тот по-прежнему был один. Одет он был так же, как и в первый вечер на «Дезираде». У него была та же трость. Но волосы поседели еще больше, и Тренди показалось, — может, все дело было в увеличившихся кругах под глазами, — что Командор помрачнел. Он медленно прошел мимо лестницы. Вид у него был отстраненный, словно он ни с кем не хотел говорить. И, действительно, толпа расступалась перед ним.
Удивление Тренди не укрылось от его матери.
— Ты его знаешь? Где ты его встречал?
Тренди промолчал.
— Стало быть, это правда — то, о чем мне вчера рассказали, — глухо добавила мать. — Командор сильно сдал.
— Он страдает бессонницей, — вмешался американец. — А с недавнего времени не ладит с Крузенбург. Говорят, они поссорились. Они совершили ошибку, проводя отпуск вместе.
— Но она вовсе не его любовница, — заметила Ирис. — Он любит только юных девушек. Говорят, она тоже. И иногда молодых людей.
— Она очень любит молодых людей, — поправил ее американец. — Она питается их горячей юной кровью! Но кто бы мог обвинить ее в этом? Опера — трудное искусство, требующее силы и властности. А силу и властность где-то надо черпать.
Ирис Спенсер достала из сумочки мундштук. Она вдруг занервничала.
