Анна Голон - Анжелика. Тулузская свадьба
Устроившись в замке незадолго до родов, они разговорами отвлекали Анжелику от ожидания, которое уже начинало ее тяготить; она любила слушать их рассказы об этой земле, о ее прошлом и настоящем.
Когда-то это была Аквитания, «Страна Вод», провинция, более всех любимая римлянами, которые ценили ее и дали имена ее рекам и множеству горячих целебных источников. Кроме того, весь мир знает, что женщины под небесами Лангедока и Аквитании вечно красивы, вечно молоды и вечно любимы. При этом вспоминали об удивительной судьбе великой герцогини Алиеноры[128], наследницы Аквитании, сначала королевы Франции, а затем королевы Англии. Ей было около сорока пяти лет, когда она родила своего восьмого ребенка или десятого, если еще считать двух девочек от короля Франции — Людовика VII. Это доказывало, что второй супруг Алиеноры, король Англии Генрих II Плантагенет, и в сорок пять лет находил ее великолепной и желанной, хотя сам был десятью годами моложе своей королевы.
Анжелика удивилась, узнав, что любимым городом и столицей герцогства Алиеноры был Пуатье. Ее двор, согласно хроникам, был местом встреч писателей и поэтов, которые говорили на самых разнообразных языках: «Ок, ойль, бретонский, кастильский, баскский или арабский». Анжелика изумилась, ведь она видела совсем другой облик Пуатье. Значит, время и испытания меняют лица провинций и городов?
Как женщина, лишенная света и благосклонности любви, утратившая поклонение своего народа, блекнет, теряет вкус к яркой жизни и выбирает покой, забвение, принимая лишь обычную почтительность, так и Пуатье снова замкнулся в себе самом, в своей скрытой жизни, которая пламенела лишь в его монастырях, церквях и школах.
Но Алиенора не теряла блеск никогда.
Великолепная, проницательная, чарующая, она была такой всегда, даже в восемьдесят лет, когда отправилась в Испанию к одной из своих дочерей, той, что была замужем за королем Кастилии Альфонсо VIII. Алиенора не переставала беспокоиться о судьбе своего дорогого герцогства Аквитания — что будет с ним, когда ее не станет? Она приехала, чтобы забрать одну из своих внучек и обручить ее с сыном французского короля, которому она, таким образом, завещала бы свое герцогство. И она выбрала — сначала никто не знал почему, но поняли позже — младшую, Бланку, которой в то время было только одиннадцать лет.
Тут южане на время оставляли свои восторги.
Ведь именно Бланка Кастильская, ставшая регентшей при своем маленьком сыне, короле Людовике IX Святом[129], повелела уничтожить религию альбигойцев и разжечь костер Монсегюра в 1244 году, когда двести Совершенных, мужчин и женщин, были сожжены, но не отреклись от своей ереси.
«Надо обезглавить дракона!» — постановила королева Бланка Кастильская, преисполненная духом решимости, унаследованным от своей бабки Алиеноры Аквитанской, сумевшей распознать в ней качества великой властительницы.
Глава 16
Апрель 1659
В Беарне приближалось время родов. Конечно, будущие родители заранее много думали о том, как назовут сына, наследника графов Тулузских. Жоффрей предлагал имя Кантор, в память о знаменитом лангедокском трубадуре Канторе де Мармоне, но в конце концов новорожденного назвали Флоримоном — в честь «Цветочных игр».
Малыш появился на свет смуглым, с густыми черными волосами. Несколько дней Анжелика испытывала к нему смутную неприязнь из-за страха и боли, которые ей пришлось испытать во время родов. Акушерка уверяла ее, что для первенца все прошло очень хорошо, но Анжелика редко болела и не привыкла к физическим страданиям. Долгие часы ожидания роженица чувствовала, как природа постепенно берет над ней верх, наполняет первородной мукой, и гордость молодой женщины взбунтовалась. Она оказалась одна на пути, где ни любовь, ни дружба не могли помочь, и этот неизвестный ребенок уже всецело подчинил ее себе и властвовал над ней. Окружающие лица казались Анжелике чужими.
Эти часы предвосхитили то страшное одиночество, которое ей придется испытать в будущем. Анжелика еще не знала, что ждет ее впереди, но все ее существо словно предчувствовало это, вот почему в первые дни ее бледность, молчаливость и вымученная улыбка особенно беспокоили Жоффрея де Пейрака. Наступил вечер третьего дня. Анжелика с любопытством склонилась над колыбелью, где спал ее сын, и узнала в нем Жоффрея — те же точеные черты, что и с той стороны лица мужа, где не было шрамов. Она представила безжалостную саблю, которая обрушивается на это ангельское личико, увидела это хрупкое израненное тельце, выброшенное в окно, неподвижно лежащее на снегу, среди бушующего пламени.
Видение было таким ясным, что молодая мать закричала от ужаса. Схватив младенца, Анжелика судорожно прижала его к себе. Ее наполнявшиеся молоком груди болели, и акушерка туго перевязала их. Знатные дамы не кормят грудью своих детей. Молодая кормилица, крепкая и здоровая, увезет Флоримона в горы, где он должен будет провести первые годы жизни.
Но когда вечером госпожа Изор зашла в комнату молодой графини, то смогла только воздеть руки к небу: Флоримон с упоением сосал грудь родной матери.
— Мадам, вы сошли с ума! Как теперь остановить молоко? У вас поднимется жар, грудь затвердеет.
— Я сама его выкормлю, — упрямо сказала Анжелика. — Я не хочу, чтобы его выбросили в окно!
Поднялась буря возмущения — благородная дама ведет себя подобно крестьянке! Решили, что кормилица поселится в доме мадам де Пейрак, чтобы докармливать Флоримона, у которого, к слову, был прекрасный аппетит.
Именно тогда, когда вопрос о кормлении Флоримона занимал даже членов местного совета маленькой беарнской деревушки, зависимой от замка, неожиданно приехал Бернар д'Андижос. Граф де Пейрак наконец сделал его своим камергером и поручил съездить в столицу, чтобы осмотреть парижский отель.
По возвращении Андижос сразу помчался в Тулузу, чтобы представлять графа на празднествах «Цветочных игр».
В Беарне его не ждали.
Д'Андижос выглядел чрезвычайно взволнованным. Бросив лакею поводья своей лошади, он взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и ворвался в спальню Анжелики. Она лежала в постели, а Жоффрей де Пейрак, сидя на подоконнике, напевал, перебирая струны гитары. Этим вечером было свежо, и потому в камине развели огонь. Кормилица, устроившись у колыбели ребенка на «карро»[130], разворачивала пеленки, которыми она собиралась спеленать новорожденного так туго, что он станет похож на крошечную фигурку младенца Иисуса или боб, который вкладывают в королевский пирог в день Богоявления[131].
