Елена Арсеньева - Причуды богов
– Теперь я, конечно, хотела бы продолжить путь до Варшавы, которая, не сомневаюсь, со дня на день будет взята…
– Боюсь, еще не так скоро, – перебил Корольков. – Бои идут тяжелые, мой персонал сбился с ног, так что я совершенно не представляю, когда и как найду свободных людей вам для сопровождения. Да еще эта холера…
– Холера?! – переспросила с ужасом Юлия.
– Простите, не хотел пугать вас, мадам. В армии отмечено несколько случаев. Эпидемии пока не предвидится, но, знаете, вода дурная и пища… И сразу не распознать, у кого просто колика, а у кого уже смертельная болезнь. Зараза может распространиться, и хуже худшего, если это начнется в лазарете, где люди и без того ослаблены.
– У вас холерные лежат в отдельном помещении? – спросила Юлия. – За ними отдельный персонал ходит?
Искра удивления мелькнула в глазах доктора, и он вновь захрустел пальцами.
– Просто другая палата. А что до отдельного поста, так у меня просто нет столько народу. И без того на положении санитаров у меня господа выздоравливающие.
Юлия вспомнила услышанный разговор. Так, теперь понятно: здесь и впрямь раненые ухаживают друг за другом. И ходят, конечно, туда-сюда беспрепятственно…
– Ну а халаты, по крайности, они меняют? – спросила нетерпеливо.
– Халаты? – хлопнул глазами доктор.
– Ну да! Халаты должны менять санитары, когда идут из холерной палаты в обычную! А повязывают лица? Лица закрывают такими повязками? – Юлия изобразила в воздухе что-то вроде собачьего намордника. – И еще, говорят, надо курить уксусом в палатах.
– Уксус – это замечательно, – сказал доктор Корольков серьезно. – И пол у нас засыпают негашеной известью в коридорчике, который отделяет холерную палату от прочего коридора, и вода хлорная стоит наготове для мытья рук, и халаты есть сменные, продезинфицированные, и даже бахилы матерчатые надеваем на сапоги…
Теперь настал черед Юлии хлопать глазами.
– А воду питьевую кипятите? Сырой воды нельзя… – заикнулась она.
– И воду кипятим, – покивал успокаивающе молодой доктор. – И перец в водку добавляем, и даем больным масло мятное. И… о, Господи, где ж она? – Он сунул руку в казавшийся бездонным карман своего серого, застиранного халата, выдернув матерчатую повязку, и с проворством фокусника нацепил ее на лицо: – Оп-ля! Вот и мы! – Голос его звучал теперь глуше, однако лукавый смешок Юлия тотчас различила.
Да он над ней все время посмеивался! Конечно, глупость какая – объяснять доктору, как лечить больных! С чего это ее так разобрало, непонятно?
Беспомощно оглянулась, пытаясь скрыть растерянность, и подхватила с полу комок корпии.
– Знаете, это не корпия. Не настоящая корпия. Она слишком жесткая, грубая, плохо мнется.
– Разумеется, – кивнул доктор. – Щипали грубые, негнущиеся мужские пальцы из этого вон рядна, – он пренебрежительно кивнул на грубые тряпки. – Женских-то нежных пальчиков, кои к этому делу весьма способны, где взять?
– Как где? В деревне разве нет женщин? – удивилась Юлия.
– Есть-то есть, но… Они не согласятся помогать. Да и недосуг мне по домам ходить, проще одного-двух свободных санитаров посадить щипать.
– Рвать, – ехидно уточнила Юлия и, когда доктор обескураженно кивнул, почувствовала себя отомщенной за тот его смешок.
– Вижу, вы не чужды медицине, мадам Белыш.
– Юлия Никитична, – торопливо проговорила она, желая любым способом поскорее освободиться от сего опрометчивого псевдонима, и доктор с удовольствием улыбнулся, осторожно пожимая протянутую руку:
– Виктор Петрович.
– Моя матушка, – пояснила Юлия, доверчиво глядя на Королькова и почему-то чувствуя себя с ним совсем накоротке, – в 12-м году работала в тыловом госпитале, в Нижнем Новгороде, да и после, в Варшаве, не оставляла своим попечением лазареты и часто брала меня с собой. Я и корпию щипать умею, и перевязывать…
– И в обморок при виде крови не падаете?
– Не падаю! – храбро соврала Юлия, внутренне поежившись. – Я не из брезгливых, особенно когда дело идет о жизни и смерти!
– Ого! – пробормотал доктор с уважением, а потом обратил к ней глаза, исполненные робкой надежды. – Юлия Никитична, не сочтите за дерзость… Но пока я смогу отыскать вам сопровождение… Может быть, вы не откажете в любезности, окажете услугу раненным за Отечество…
Он так мучительно подбирал слова, что Юлия сочла нужным прийти на помощь:
– Вы хотите, чтобы я помогала в госпитале?
Виктор Петрович энергично закивал, по-детски испуганно глядя на Юлию, словно смертельно боялся ее отказа:
– Вы так деловито обо всем говорили. Вы, чувствуется, много знаете, да и лишние руки нам просто до зарезу нужны…
– Да, я согласна, – просто сказала Юлия. – Мой долг… ну, вы понимаете.
– Тогда я сразу пришлю вам халат – переодеться – и все покажу, да?! – радостно воскликнул Корольков и пулей вылетел за дверь.
Оба чувствовали себя вполне в выигрыше.
Корольков был счастлив оттого, что весьма умело заманил себе в помощницы эту молодую даму, знания и опыт которой будут в лазарете весьма полезны (он и себе стыдился признаться в том, что больше всего на свете хотел бы снова и снова глядеть в это пленительное лицо, пусть и без всякой надежды на большее).
Юлия тоже была довольна. Доктор сам влез в расставленные ею сети, да еще и вообразил себя удачливым охотником. Теперь она убьет двух зайцев, если уж продолжать следовать этому лексикону: поможет симпатичному доктору и проследит за Зигмундом, постарается сорвать все его происки (она и себе стыдилась признаться, что больше всего на свете хотела бы просто снова его увидеть).
21. Ночной гость
Впрочем, на это у нее почти не было времени. Поход по окрестным домам (в сопровождении двух выздоравливающих прапорщиков) и объяснения с польскими женщинами насчет корпии оказались труднее, чем она предполагала. Восторг, который она вызвала у Саши и Жени, не имел ничего общего с делом. Они воспринимали Юлию лишь как предмет для дивного флирта, напоминавшего о блаженных мирных временах, и поначалу от них было больше помехи, чем пользы. И вообще, все это была такая морока! Местные женщины корчили из себя невесть что, клялись и божились, что в доме нет ни клочка ткани, годной на корпию. А дома гляделись зажиточно, да и в хозяйствах имелись служанки, даже скотницы. Польский гонор уже довольно осточертел Юлии, чтобы она терпела его еще и в этой деревушке! С радостью ощутив, как прежняя лихость и бесстрашие пробуждаются в ней, Юлия дала себе волю. На другой же день (первый оказался вовсе бесполезным, после чего она всю ночь проплакала в подушку, маясь своей никчемностью) она начала утро с крепкой оплеухи Жене, пытавшемуся пожать ей локоток, и прошипела: «Болван!» – Саше, который загляделся было, когда Юлия, приподняв юбки, перебиралась через лужу, вместо того чтобы помочь.
