Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь
– Спасибо. Хорошо, когда город такой небольшой, все рядом, – сказала Рита, выбираясь из машины.
– Как это небольшой? – Вид у Макара Семеновича, когда он доставал из багажника чемодан, стал обиженный. – У нас очень большой город. Не Москва, конечно, но… Ты вот в Олкан съездишь – сама поймешь, что такое наш город. Погоди! – спохватился он. – Что ж мы делаем? А шоколадку для администратора? Давай я твои вещи покараулю, а ты скорей через дорогу, в «Гастроном». На втором этаже налево – кондитерский отдел. Купи «Аленку», что ли. Иначе не видать тебе номера с удобствами, придется в общий туалет бегать!
Рита поглядела на него с откровенным ужасом и послушно ринулась через дорогу. Да взбрела бы кому-нибудь мысль предложить шоколадку портье любой парижской гостиницы за то, чтобы получить номер с удобствами, его точно сочли бы сумасшедшим. А она, Рита Ле Буа, уже играет по правилам, которые ей предлагает эта безумная страна! Так и самой сойти с ума недолго.
Нет, домой, домой! Скорей встретиться с Павлом, отдать свой долг – и домой!
1941 год
– Мартышка к старости слаба глазами стала, – смущенно пробормотала Инна Яковлевна, промокая веки крошечным кружевным платочком.
– Чувствиями, а не глазами, – проворчал Всеволод Юрьевич Сазонов, осторожно поддерживая ее под руку. – Смотрите под ноги, мадам, вы снова чуть не упали!
– Ох, Господи! – Инна остановилась, опираясь на его руку и вытаскивая каблук из щели в решетке ливневой канализации. – Полжизни живу в Париже, а все проваливаюсь и проваливаюсь! На скольких туфельках каблуки ободрала, даже сосчитать невозможно. Как только парижанки умудряются проскальзывать по этим люкам, не застревая в них каблучками?
– Во-во, – хмыкнул Сазонов, – жаль, никто из Сюртэ Женераль [19] не смикитил в былые времена таким образом устраивать проверки иноземным шпионкам. Коли пройдет дама над решетками, каблучком туда не влетев, стало быть, своя, исконная парижанка. Ну а влетит, получается, засланная… очень может статься, даже из Москвы. То-то вам с Ренаточкой солоно пришлось бы!
– Что-то вы, Всеволод Юрьевич, нынче больно сурово настроены, – покосилась Инна Яковлевна и отерла щечку, на которую скатилась предательская слезинка. – И ворчите, и ворчите… Ренаточку, покойницу, вспомнили…
– Зато вы сделались избыточно благостны, моя милая, – буркнул Сазонов, который сегодня не говорил, а именно буркал, хмыкал, бормотал, ворчал или даже взрыкивал. – Ни с того ни с сего сделались сентиментальны, словно…
– Ну договаривайте, договаривайте! – задорно воскликнула Инна Яковлевна, привычно вытаскивая из очередной решетки уже вовсе ободранный каблучок. – Словно мамаша, которая выдает замуж свою единственную дочку? Ну что делать, если я себя именно так ощущаю! И какая разница, что меня пригласили быть подружкой невесты?
– «Мне не к лицу и не по летам…» – пробормотал Всеволод Юрьевич.
– Ой, только не продолжайте! – моляще простонала Инна Яковлевна, которая во времена оны не только чужие стихи читывала, Пушкина тем паче, но и писала собственные (под псевдонимом Фламандская). – Сама знаю, что пора мне быть умней, но ведь это очень трогательно – тайное венчание. Я и не подозревала, что в наше время такое возможно. Как странно, что господа Ле Буа столь суровы к любви милой девочки.
– Буржуи! – презрительно фыркнул Сазонов. – Мещане! Свобода чувств, свобода выбора для них невозможна. Все заковано в рамки условностей.
– Честно говоря, в этом что-то есть, – хихикнула, как девочка, Инна Яковлевна.
– В рамках условностей? – уставился на нее с откровенно ошарашенным видом Сазонов, у которого была отменная память. Он многое помнил об Инне, многое знал о ней, и уж чем-чем, а соблюдением условностей она никогда себя не обременяла. Чего вдруг ее потянуло к порядочности? Неужели и правда – стареет подруга его былых приключений? Но тогда, значит, стареет и он? Стареет и когда-нибудь умрет? Нет! Этого не может быть!
– При чем тут условности?! – Голос Инны отвлек Всеволода Юрьевича от мрачных мыслей. – Рита – дочь сам знаешь кого.
– Да уж, – кивнул Сазонов с брезгливым видом.
– И как тут не увидеть руку Всевышнего? – продолжала рассуждать Инна Яковлевна. – Сначала дочь человека, который сыграл в нашей жизни самую роковую роль, спасает мою собственную жизнь (ведь неизвестно, что было бы со мной без бумажки о крещении, которую я получила с ее помощью на рю Лурмель), а потом оказывается, что во всем Париже ей совершенно некого пригласить в качестве своей подружки на тайное венчание, и она обращается ко мне. Конечно, она понимала, что я не смогу ей отказать.
– Да уж, запутала нас судьба, – усмехнулся Сазонов. – От души надеюсь, что наше участие в этой романтической эскападе не вскроется и не поссорит нас с Ле Буа. Честно говоря, я имею кое-какие виды на Алекса. Рано или поздно фашистов из Франции вышвырнут, и тогда Ле Буа снова приберут к рукам свои знаменитые бургундские виноградники. Сознаюсь, моя заветная мечта – коротать век управляющим одного из них. Подальше от суеты и, как принято выражаться, соблазнов большого города.
– Сеть, пошлости сеть… – задумчиво проговорила Инна Яковлевна. – Набросить, скрутить, раздеть… Свалить, навалиться, взять… Душу и тело смять…
Всеволод Юрьевич понял: камешек в его огород. То, что он говорит, кажется Инне сущей пошлостью. Сама хороша! А процитировала строчки, единственные из своих стихов, которые хоть кто-то, в том числе и сама поэтесса, способен вспомнить. С его языка уже готова была сорваться колкость на эту тему, но Всеволод Юрьевич примолк. Да ладно, чем бы дитя ни тешилось… Пускай Инна тешится и стихами этими, и новой ролью: доброй бабушки-подружки при юной невесте. Тешит ее и двусмысленность ситуации, а еще – необходимость соблюдать при венчании законы конспирации, которые она столько лет ловко соблюдала. Война, а тут свадьба… Как же странно все сходится в жизни, как все близко – жизнь и смерть, любовь и ненависть…
Сазонов прекратил свое сомнительное философствование: они с Инной уже подошли к собору Нотр-Дам де Лоретт и остановились около высокого крыльца, неприметно (вполне профессионально) озираясь. Улица почти пуста. Очень удачно выбрано время и место! Кому придет в голову, что почти в центре Парижа в разгар дня будет свершаться тайное венчание?
Слежки нет, подумал Всеволод Юрьевич. Хотя кому за ними следить-то? Рука Москвы в оккупированный Париж никак не дотянется. Вот разве что рука Ле Буа… Но ни возмущенной Татьяны, ни ее верного Алекса не видно. Путь свободен!
