Жюльетта Бенцони - Флорентийка
И то верно… почему бы мне не позвать их сейчас же?
Она собралась закричать, но в этот момент Деметриос вытянул вперед руку, раздвинул пальцы и приблизил их к глазам женщины. Она замерла на месте, икнув и раскрыв рот. Не меняя положения, грек приблизился к ней на шаг, Пиппа отступила на шаг, и так они двигались до тех пор, пока она не уперлась спиной в стену, прямая как палка. Черные глаза Деметриоса, прикованные к ней, горели как две свечи.
— Ты никого не будешь звать, Пиппа, — спокойно сказал он, не отводя от нее глаз. — А будешь подчиняться мне… Ты меня слышишь?
— Да… Да, я тебя слышу! Говори! Я подчиняюсь тебе! — Голос у нее стал совсем другим, далеким…
— Тогда слушай: ты оденешь эту молодую женщину и проводишь нас до дверей. Затем ты позовешь своего брата, и, когда твой дом опустеет, вы оба отнесете тело на берег реки, а там, привязав камень побольше, бросите его в воду. Затем вы вернетесь. Только после этого ты проснешься, но ты забудешь все, что здесь произошло. А что касается твоей пленницы, она убежала в то время, как вошедшая сюда пьяная компания затеяла драку…
Казалось, вся его сила была сосредоточена во взгляде и в руке, которыми он пригвоздил Пиппу к стене. Он четко произносил каждый слог, чтобы они как следует отпечатались в ее мозгу. Глаза ее оставались широко раскрытыми, но сама она не шевелилась. Она походила на статую, которую Фьора с изумлением разглядывала.
После небольшой паузы Деметриос спросил:
— Ты поняла мой приказ?
— Да.
— Ты его выполнишь? Ничего не забудешь?
— Ничего не забуду…
— Тогда иди выполняй! — добавил он громким голосом и медленно опустил руку.
Пиппа качнулась, как будто у нее убрали подпорку, и начала двигаться, жесты ее были странными, как у заводной куклы.
Она одела Фьору, которая не осмеливалась пошевельнуться, подала ей одежду, в которой та была, когда попала сюда и которую она достала из сундука: рубашку, белое монашеское одеяние, сандалии из плетеной веревки. Деметриос поднял валявшийся на полу плащ Пьетро и набросил его на молодую женщину, укрыв ее при этом целиком, и протянул ей руку.
— Идем, — сказал он, — и ничего не бойся! Она проводит нас до дверей, как я приказал ей…
Пиппа спокойно, как если бы она была одна, зажгла свечу от канделябра и направилась к двери. Но Фьора не подчинилась руке, которая ее увлекала к выходу:
— А Хатун? Я не могу уйти без нее!
— Татарочка, твоя верная служанка? Где она?
Фьора взмахнула рукой:
— Я не знаю. Где-то здесь, в доме… с мужчиной… Надо обязательно найти ее!
Деметриос нахмурил брови:
— Нам нельзя рисковать. Дом большой, и мы не сможем обыскать его. К тому же я не смогу усыпить кучу людей, как сделал с этой женщиной. Придется уйти без нее.
— Нет! — воскликнула Фьора. — Я не могу оставить ее здесь. Бог знает только, что с ней может случиться, если мы ее оставим с этими демонами!
— Я не думаю, что ты в силах ее защитить. Но успокойся: она ничем не рискует. Пиппа слишком хорошо знает цену красивой девушки. А завтра я пошлю искать ее. Вираго не может долго противиться такому аргументу, как золото, и она его получит. А сейчас идем, надо спешить!
Пиппа ждала их на пороге, как хорошо вышколенная служанка. Когда Деметриос и Фьора присоединились к ней, она пошла вперед, подняв свечу, чтобы освещать дорогу. Они прошли по коридору, погруженному в темноту, который вывел их во внутренний двор. Послышались веселые крики и смех, когда они проходили под сводами лестницы. Они раздались так близко, что беглянку охватил страх при мысли о том, что откроется дверь и кто-нибудь остановит их.
— Не бойся, — прошептал Деметриос. — С ней нам ничто не грозит. К тому же мы уже почти вышли…
В конце длинного коридора Пиппа открыла дверь и пропустила вперед своих спутников, затем закрыла за ними дверь.
С нескрываемой радостью смотрела Фьора на высокое небо, усеянное звездами, в котором тени близко стоявших домов улочки вырезали сверкающую ленту. Она глубоко вдохнула влажный воздух, наполненный запахами рыбы, масла, древесного угля, и крепче сжала руку Деметриоса.
— Как благодарить тебя… — начала она, но он заставил ее замолчать.
— Позже у нас будет время поговорить обо всем, а сейчас нам надо укрыться где-то до конца ночи. На заре, когда откроются городские ворота, я отведу тебя ко мне во Фьезоле…
— Куда мы идем теперь?..
— К одному моему другу, которому принадлежат эти отрепья и… кое-что еще…
Они вышли из улочки с превеликой осторожностью и только после того, как убедились, что шаги охраны стихли вдали.
Перед ними возвышалось что-то похожее на груду руин, а на самом деле это было незаконченное строительство огромного дворца. Готов был только первый этаж и часть второго, но общий вид был впечатляющим благодаря тому, что дворец был сложен из почти необработанных камней с неровной поверхностью.
Однако Деметриос вел свою спутницу прямо к заброшенному дворцу, делая вид, что не замечает страха, овладевшего ею.
— Девушка, чей ум был просвещен знаниями греческой культуры, не должна поддаваться глупым россказням! — подбодрил он ее.
Пытаясь найти правильную дорогу, они обошли дворец, попали туда, где когда-то должен был быть сад, и затем вошли в дверной проем, на котором дверей никогда не было. Продвигаясь в темноте на ощупь, Деметриос заметил узкую полоску света, который просачивался из-под досок, постучал условным стуком.
Грубый голос произнес:
— Кто там?
— Просящие!
Широкая доска, заменявшая дверь, открылась, и они вошли в комнату, которая должна была быть одним из служебных помещений дворца. Свет шел от небольшого очага, устроенного прямо на земляном полу. Прибывших встретил маленький высохший человек с пергаментным лицом, обрамленным длинными седыми волосами и украшенным жидкой бородкой. Он бросил быстрый взгляд на своих гостей и тут же вернулся к огню, присел и что-то помешал в глиняном горшке.
— Похоже, тебе удалось?..
— Да, благодаря тебе, Бернардино. И как раз вовремя.
Мне пришлось убить Пьетро Пацци. Это он велел выкрасть Фьору и душил ее в тот момент, когда я вошел. А сейчас Пиппа и ее брат, должно быть, уже привязывают к его телу камни, чтобы бросить в Арно.
— Одним сорняком меньше, — одобрительно воскликнул старик и обратился к Фьоре:
— Добро пожаловать! Ты — у друзей… А впрочем, ты меня знаешь, так как часто подаешь милостыню.
Она действительно вспомнила этого старика, который всегда просил милостыню на паперти собора, напевая старинную жалобную песню…
— Я благодарю тебя, — сказала Фьора, — только… я думала, что ты слепой и глухой…
