Виктория Холт - Шестая жена
А теперь его собственный сын, старший сын, его гордость и надежда, лишился головы. Весельчак Сюррей, красавец поэт, который не умел держать язык за зубами, а может, и не хотел.
— Сын мой... сын мой, — прошептал герцог. — Впрочем, какая разница, ведь завтра я присоединюсь к тебе.
Он лежал, ожидая рассвета, и думал о том, как много ошибок совершил за свою долгую жизнь. Он не мог забыть горящего презрением взгляда Анны Болейн, которую он отвез в Тауэр; он не мог выбросить из головы воспоминание о слезах Екатерины Ховард.
И он спокойно ждал рассвета.
* * *
Король еще не подписал приказа о казни Норфолка. Он был слишком слаб, чтобы заниматься делами, и весь этот день провел в постели. Его руки и ноги раздулись от водянки; он жестоко страдал от боли и находился в полузабытьи, с трудом различая очертания комнаты, освещенной свечами.
В углу стояло несколько придворных, среди которых были члены его Совета — братья Сеймур, лорд Лайл, Райотесли и сэр Энтони Денни.
Они шептали друг другу:
— Он не переживет эту ночь.
— Ему никогда еще не было так плохо.
— Надо сказать ему. Надо подготовить его.
— Но кто же осмелится сказать ему правду? Они замолчали и услышали, как король зовет их.
— Иди, — сказал Хертфорд брату. — Иди ты. Он тебя любит.
Сэр Томас подошел к постели короля.
— Кто здесь? — спросил Генрих, глядя прямо перед собой. — Кто это?
— Томас Сеймур, ваше величество. Ваш верный слуга и друг.
— Друг Томас... друг Томас... Мои руки горят огнем. Мои ноги — в печи. А все тело охватила ужасная боль.
— Отдохните, сир. Вам лучше молчать, — сказал Сеймур. — Когда вы говорите, у вас на лбу выступают капельки пота, крупные, как виноградины.
— Но я не хочу молчать, я буду говорить, — прорычал король. — Подданный не должен указывать мне, когда мне говорить, а когда — молчать.
— Прошу прощения вашего величества. Я просто боялся за вас.
— Сколько времени?
— Приближается полночь, сир.
— Я слышу звон колоколов в ушах, Сеймур. Мне кажется, что я иду по мягкой траве. Мне кажется, что я еду верхом через Ричмонд-парк. Мне кажется, я плыву вверх по реке на королевской лодке. Мне кажется, что я сижу рядом со своей королевой и наблюдаю за ходом турнира. Но... лежу здесь... члены мои горят... и я умираю в своей постели.
В спальню вошли два члена Совета. Они встали у полога кровати и принялись шепотом обсуждать состояние короля.
Генрих услышал их шепот. Он попытался поднять голову, но не смог и, застонав, упал на спину.
— Кто там шепчется в тени? Это Сюррей... это милорд граф.
Сеймур наклонился к нему и прошептал:
— Нет, сир. Ваше величество забыли — Сюррею отрубили голову девять дней назад.
— Сюррей! — пробормотал король. — Сюррей... поэт... красивый мальчик... гордый и глупый мальчик.
— Он замышлял против вас недоброе, ваше величество.
Голос Генриха зазвучал отчетливее.
— Это он, Сюррей, первым начал писать белым стихом. Я помню это. Он подарил мне сонет. Он был поэтом, этот мальчик, но... гордым и глупым.
— Он интриговал против вашего величества. Он велел изобразить королевский герб на стенах своего дома. Ваше величество позабыли об этом. Сюррей считал себя более достойным трона, чем его король.
В голове короля все перепуталось.
— Бэкингем! — вдруг закричал он, но тут же понизил голос до шепота. — В Тауэр Бэкингема! На плаху его, говорю вам!
Сеймур подумал, что с того момента, как голова Бэкингема скатилась с плахи, прошло уже тридцать лет. С чего это король вдруг вспомнил об этом? Может быть, его совесть, угрызения которой он столько времени заглушал, теперь напомнила ему о себе? Бэкингема казнили по той же самой причине, что и Сюррея, — он тоже был аристократом, помешанным на своем королевском происхождении.
Король снова принялся бормотать. Он вернулся в настоящее.
— Сеймур... ты здесь? Томас... друг мой... ты говорил о Сюррее. Он ведь умер, правда? А за что его казнили?
— Он хотел, чтобы его сестра стала вашей любовницей, ваше величество. Ваше величество пришли в ярость, узнав об этом.
Губы короля тронула сладострастная усмешка, отчего его раздутое лицо стало еще омерзительнее.
— Женщина из рода Ховардов... пригожая девка... и пикантная.
Сеймура чуть не стошнило. Он отвернулся от короля, с изумлением подумав: «Лежит на смертном одре, а все думает о плотских утехах! И Кейт... моя бедная Кейт... замужем за этим человеком. И это чудовище собиралось сделать с ней то же самое, что и с другими своими женами. Если верить слухам, он собирался казнить ее через несколько недель».
— Томас!.. — неожиданно закричал король. — В мою спальню проникли враги. Они шепчутся и замышляют против меня недоброе.
— Нет, сир. Это — члены вашего Совета, они пришли справиться о вашем здоровье.
— А Норфолк здесь? — Нет, ваше величество, Норфолк сидит в Тауэре, ожидая, когда вы подпишете указ о его казни.
— Я подпишу его, обязательно подпишу. На плаху обоих Ховардов — отца и сына.
— Ваше величество, берегите свои силы.
— У меня хватит сил... Я подпишу этот указ. Сюррей... глупый мальчишка. А твоя сестра, Сюррей, пригожая девка. Пить... пить... мое горло горит огнем. Залей его, Сеймур. Залей, друг мой. Кто это там шепчется около моей кровати? Выходите, выходите! А, и ты здесь, мошенник! Ну, что вы хотите мне сказать? Почему вы все такие мрачные? Я умираю? Это вы хотели сказать мне, да? Подходите... Ты, Денни, скажи мне, как мои дела? Как мои дела, спрашиваю тебя?
Денни, который был храбрее других и не сомневался, что король умирает, решил сообщить ему правду:
— Ваше величество, доктора опасаются, что больше ничего не в силах сделать. Настало время вашему величеству задуматься о том, как вы прожили жизнь, и просить Господа даровать вам прощение во имя его сына, Иисуса Христа.
На мгновение воцарилась жуткая тишина. Лицо короля исказилось от ужаса, свидетельствовавшего о том, что он все понял. Но он быстро подавил охвативший его страх, и лицо снова приняло спокойное выражение. Твердым голосом король произнес:
— Скажи мне, Денни, по какому праву ты выносишь мне приговор? Какой судья уполномочил тебя сделать это?
— Ваши судьи — доктора, сир. Я пришлю их к вам. Они ждут аудиенции.
Король утомленно закрыл глаза, но, когда несколько минут спустя врачи со своими лекарствами приблизились к нему, он открыл их и взглянул на подошедших со своей привычной свирепостью.
— Что это? — сердито спросил он. — Вы ведь уже вынесли мне приговор, господа судьи, а когда судья приговаривает преступника к смерти, он уже не должен больше беспокоить его. Убирайтесь! Убирайтесь, говорю вам!
