Адель Эшворт - Мой нежный граф
— Ты ведешь себя как эгоист, — перебила его Шарлотта.
Он оцепенел и вновь посмотрел на розы.
— Возможно. Но потерять жену для меня немыслимо. Я ни за что не стану рисковать.
Шарлотта смотрела на него, тая от любви и сочувствия, понимая его, хотя и считала его страхи безосновательными. Она глубоко вздохнула, собираясь с силами, и положила руку ему на плечо.
— Кэролайн не планирует от тебя уходить, ей бы в голову такое не пришло, даже если бы ты рассказал ей о прошлом матери. — Она наклонилась к брату и с уверенностью добавила: — Для нее важнее всего в жизни ты, Брент, ты, а не цветы и не теплица…
— Уверен, она тебе такого не говорила.
— Я знаю это, — не задумываясь, заявила Шарлотта. — Ей не двадцать один год, и она не бежит в Америку, спасаясь от мегеры мамаши. Кэролайн твоя жена. Возможно, она вышла за тебя не по любви, но, связав себя брачными узами, она безоговорочно стала твоей.
Шарлотта расслабилась и улыбнулась.
— Пойди и скажи жене, что любишь ее. И когда она ответит, что тоже в тебя влюблена, можешь спокойно рассказывать ей все свои секреты, не боясь, что ботаника окажется для нее важнее тебя.
Какое-то время он молча сидел, задумчиво нахмурив брови, потом медленно покачал головой.
— Все не так просто.
— Возможно, это будет непросто в первый раз…
— Два дня назад я сказал ей обратное.
Шарлотта растерянно на него посмотрела.
— Что сказал?
— Сказал, что не люблю ее, — прошептал он.
Шарлотта не сразу пришла в себя от такой, присущей всему мужскому полу глупости, а потом с отвращением покачала головой.
— Это был несчастный случай?
Брент повернулся и недоуменно взглянул на нее.
— Что за вопрос?
Пожав плечами, она как ни в чем не бывало пояснила:
— Слова сорвались с твоих губ в приступе безумия? Ты много выпил или мстил в припадке злобной ревности?
Его глаза потемнели от раздражения.
— Она прямо спросила, люблю ли я ее, и я сказал «нет».
— Но почему?!
Похоже, вопрос поставил его в тупик.
— Что значит «почему»?
— Почему ты сказал «нет», если так просто было сказать «да»?
Брент громко выдохнул, тяжело навалился спиной на каменную стену и неуклюже пробурчал:
— Я отказываюсь говорить это первым.
У Шарлотты буквально отпала челюсть, и она подумала, что, даже если проживет сотню лет, понимать мужчин не научится.
— Ну, — саркастически протянула она, — тогда все понятно…
— Это игра, Шарлотта, — с чувством перебил Брент. — Это игра, в которую мы с Кэролайн играем, потому что сразу после свадьбы я сказал ей, что не верю в любовь и она никогда не услышит от меня слов признания. Она ответила, что тоже никогда не признается мне в любви, и я совершенно уверен, что она сказала так, потому что считала мою точку зрения глупостью.
— Глупость она и есть.
— Любовь — это глупость, Шарлотта. Ей трудно дать определение, она иррациональна, сложна…
— К любви, безусловно, применимы все эти эпитеты, — с нежностью в голосе подтвердила Шарлотта, беря брата за руки, — но это не значит, что ее не существует. Как бы там ни было, любовь реальна, Брент, и, невзирая на все неурядицы, любовь к мужу — самая большая радость в моей жизни, которая становится еще светлее от сознания того, что он любит меня в ответ. Для вас с Кэролайн открыта та же дорога, только попробуй сделать первый шаг.
Брент внезапно сорвал с какого-то растения лист и стал задумчиво крутить его в пальцах.
Шарлотта наблюдала за братом, уверенная, что ему просто тяжело смириться с осложнениями, которые может вызвать такое прямое и открытое признание. При всем своем уме, рациональности, преданности семье Брент никогда не подходил настолько близко к тому, чтобы отдать другому человеку эту частицу себя. Он любил Кэролайн и, вероятно, питал это чувство уже давно, но для большинства мужчин принять любовь и затем признаться в ней было все равно, что позволить раздеть себя догола и с ножом у горла читать Драйдена[4] или Поупа[5] тридцати старым, толстым леди, которые попивают чай, грызут цукаты и глядят на тебя с напускным интересом на собрании Дамского общества почитательниц великих английских поэтов. Для многих мужчин признание в любви означало показать свою уязвимость, выставить себя в глупом и нелепом свете.
Брент продолжал молча смотреть на лист, и Шарлотта решила действовать, ибо для нее тоже настал момент откровений. После обеда стало теплее, воздух прогрелся, и, поскольку Шарлотте требовалось время, чтобы привести в порядок мысли и подобрать нужные слова, она с мрачной решимостью отпустила руку брата, расстегнула накидку и медленно сняла ее, аккуратно положив сзади себя на каменную скамью.
Проведя по лбу тыльной стороной ладони, она повернулась к Бренту и внимательно на него посмотрела.
— У меня был ребенок, Брент, — тихо проговорила она.
В этот миг она была уверена, что никакие другие слова еще не повергали его в такой шок. Осмыслив их, Брент повернулся и ошеломленно посмотрел на сестру.
Она улыбнулась, встретив его взгляд.
— Около трех лет назад я поняла, что беременна. Я страдала от тошноты, потери, а потом набора веса, подавленного настроения, сменявшегося припадками эйфории, плача без причины — словом, от всего, через что проходит женщина, когда вынашивает ребенка…
— Шарлотта…
Она сжала его за руку, прося помолчать.
— Дай мне закончить.
Пытаясь успокоиться, она посмотрела на свои колени, соединила руки, вцепившись ими в складки персикового дневного платья, и продолжала:
— Что до ужасов беременности, то меня не минуло ничего, кроме серьезных осложнений, и все эти месяцы Карлу не было равных. Он массировал мне уставшую спину и стопы, не раз поддерживал голову, когда меня неожиданно начинало тошнить. Он был галантен и внимателен, а я, чаще в муках, чем в нормальном состоянии, но от первого и до последнего дня была на седьмом небе от счастья, потому что долго пыталась зачать и наконец должна была подарить мужу ребенка.
Воспоминания заставили ее запнуться, но она взяла себя в руки.
— Последние два месяца перед родами я обставляла детскую, вязала кружевные занавески на окна, кружевное одеяльце, шила крошечные детские вещи. Карл мастерски вырезает по дереву, и он смастерил чудесную колыбельку.
Шарлотта подняла голову и посмотрела на темно-розовые цветы перед собой, крепко сжимая руки и начиная непроизвольно вздрагивать от картин прошлого, еще слишком живых в ее памяти.
— Второго октября тысяча восемьсот тринадцатого года, после двух дней сложных, изнуряющих родов у нас появилась дочь. Красивая, здоровая малышка весом в шесть фунтов с папиными волосами и подбородком и дядиными глазами. — Она снова посмотрела на брата. — Твоими глазами, Брент. У нее был громкий голос и крепкая хватка, и все, особенно отец, безмерно любили ее с первых минут жизни. Мы дали ей имя Маргарет в честь матери Карла, а звали Мегги…
