Мишель Моран - Избранница Наполеона
— А ты меня испытай!
Не помню, когда и как мы уснули, но наутро меня будит дверной колокольчик. Адама нет, но я знаю, что от пришедшей мне помогать фрейлины не укрылся аромат его одеколона, пропитавший простыни.
— Ваше величество, ваш отец ожидает вас в парадном зале. Судя по всему, у него для вас есть новости.
Я быстро переодеваюсь в голубое платье, расшитое серебром, но меня опережает стук в дверь. Фрейлина объявляет отца.
— Его императорское величество, император Австрии.
Девушка удаляется, а я поднимаюсь от туалетного столика.
— Над дворцом Тюильри водружен флаг Бурбонов. Наполеон отрекся от престола.
Первая моя мысль — о сыне, который больше никогда не будет Римским королем, и о Бонапартах, чьи звезды наконец закатились.
— Что это значит?
— Царь Александр направился в Фонтенбло с проектом договора. Если Наполеон его подпишет, то останется императором.
Я ахаю, но отец улыбается.
— Императором острова Эльба, — добавляет он. — Он вернется в Италию, где ему и место.
Я подхожу к окну, выходящему на озеро, и с удивлением обнаруживаю, что Адам с моим сыном увлеченно кормят уток.
— И в такой момент, — тихо говорит отец, — ты ни разу не спросила, что же будет с тобой.
Я поднимаю на него глаза. Его когда-то русые волосы стали совсем седыми, а через лоб пролегли глубокие морщины.
— Франц больше не будет орудием реализации отцовских амбиций. Вот что главное!
Отец вздыхает, и в его голосе, когда он мне отвечает, слышится вся душевная боль последних пяти лет.
— Я позаботился о том, чтобы ты сохранила императорский титул. Ты до конца дней останешься императрицей Марией-Луизой.
— Марией-Люцией, — поправляю я, и он кивает.
— Кроме того, тебя сделают герцогиней Пармской.
Мне надо удостовериться, что я правильно его поняла.
— В Австрию я не вернусь?
— В Австрии ты можешь оставаться столько, сколько захочешь, — успокаивает он. — И когда-нибудь, mein liebling[12], ты станешь во главе государства.
До меня доносится смех сына, я выглядываю в окно и вижу, как он гоняет уток. Самое невинное зрелище на свете: ребенок играет в саду, а в его волосах — апрельское солнце. Но ему не вечно оставаться ребенком. Что достанется ему в наследство? Как ему занять предназначенное ему место в мире?
— А если Наполеон не подпишет? Он ведь заявил брату, что скорее увидит сына с перерезанным горлом, чем в руках врагов.
— Подпишет! — говорит отец с презрением. — Бонапарты больше не будут докучать Европе.
Глава 29. Полина Боргезе
«Мое предназначение — противоположность тому, что есть у других людей. Других падение принижает, меня же поднимает на недостижимые высоты».
НаполеонВилла Лозер
Я сижу в салоне виллы Лозер. Все так невероятно, что я прошу Поля объяснить еще раз.
Он подается вперед, затем обхватывает голову руками.
— Два раза уж говорил!
— А я хочу услышать еще раз!
Я плотнее запахиваю подаренный де Канувилем шелковый халат и передергиваю плечами.
— Он подписал договор в Фонтенбло, — повторяет Поль. — Я там присутствовал. Я точно знаю, что он его подписал.
— И в Париже полно казаков?
— Да.
Значит, впервые со времен Столетней войны в Париж вошла иностранная армия. Я закрываю глаза и слышу, как вздыхает Поль.
— И знаете, когда нам следовало уехать из Франции? — тихо спрашивает он.
Господи, только не это.
— Два года назад!
Я открываю глаза.
— Но тогда шла война!
— В Европе. Но не на Гаити.
Он встает, и меня охватывает паника.
— Ты куда?
— Готовиться к прибытию вашего брата. И вам советую, если только не хотите встретить его в халате.
— Не смей так со мной разговаривать! — кричу я. — Я княгиня Боргезе. И ты меня любишь. — Но он уже ушел. — Ты всем обязан Бонапартам! — кричу я ему вслед. Да если бы не я, лежать бы тебе сейчас в безымянной могиле вместе с родителями!
Я иду к шифоньеру и размышляю. Может, и впрямь встретить его в халате? Какое это теперь имеет значение? Бонапарты пали — все, как предсказывали наши злейшие враги. Кто теперь увидит, одета я в батистовое платье или в шелковый халат? Он император острова Эльба! Говорят, на улицах европейских столиц ликование, а не далее как сегодня какой-то неблагодарный изменник подложил мне на крыльцо британскую газету. И она была открыта на странице с карикатурой на моего брата верхом на муле с подписью в стихах:
«В моем падении — другим урок:
За тенью гнаться — это бег не впрок.
Забег окончен, я не победил.
Откуда начал — то и получил.
Моя империя уж больше не моя,
И добровольно трон оставлю я».
Надо было ему карать французских вольнодумцев строже. Вот Робеспьер — тот ни за что бы не допустил такой свободы печати. Наверное, мало было выслать таких, как мадам де Сталь[13], и запретить Тацита.
Я достаю свое самое простенькое муслиновое платье и скромную нитку жемчуга. Одевшись, оглядываю себя в зеркале, но не узнаю ту женщину, в которую превратилась. Маленькая, тощая, с обкусанными до мяса ногтями. Давно ли у меня эта привычка? Кажется, с момента смерти де Канувиля.
Я достаю белую шаль и набрасываю себе на плечи. Вот если бы Наполеон вместо России двинулся на Египет! В Египте из меня вышла бы великолепная царица. Я беру ридикюль. Как мы до этого дошли?
Снаружи доносится шум подъехавшего экипажа. Потом слышится легкая суета, солдаты что-то кричат по-немецки. Я щиплю щеки, чтобы хоть чуточку порозовели, но сгибаюсь пополам от приступа боли.
Это не последняя наша встреча! Я ни за что не соглашусь бросить брата на каком-то острове в Тирренском море. Но когда я спускаюсь по лестнице, от моей решимости не остается и следа. Он одет в грязный солдатский мундир зеленого цвета с вылинявшими эполетами и голубые штаны. Нечесаные волосы, небритая борода…
— Паолетта! — шепчет он.
Рядом с ним Поль. За ними толпятся все придворные, приехавшие со мной на виллу Лозер.
Я медленно схожу с последних ступенек, и, когда он тянется меня обнять, максимум, на что я способна, это удержаться на ногах. Мы плачем, обнявшись. До чего же жалкими сделались Бонапарты! От него разит нюхательным табаком, я же, надо полагать, насквозь пропахла вином. Если бы нас сейчас могли видеть ангелы, они бы разрыдались.
— Позволь мне поехать с тобой! — умоляю я.
