Мишель Моран - Избранница Наполеона
Я грустно улыбаюсь.
— Домой.
Домой, где я стану женщиной, которая некогда была регентшей первой французской империи. Я вспоминаю все дворцы, которые оставляю позади, и двор, некогда находившийся в моем ведении. Когда я вернусь в Австрию, у меня не будет ничего, возможно, даже моего нынешнего титула. И отец моего ребенка если и вспомнит обо мне, то лишь как о предательнице. Но каковы бы ни были потери, будут и приобретения, в этом я не сомневаюсь.
Я смотрю на Франца, глажу его по светлым кудряшкам, и он приникает к моей руке.
— Долго нам ехать? — волнуется он, и я отвечаю, что сколько-то часов.
— Три?
Он поднимает растопыренные пальчики, все пять. Я в ответ показываю десять.
Когда мы прибываем к воротам замка Рамбуйе, откуда-то издалека доносятся выстрелы, и Зиги поднимает безудержный лай. Меневаль отодвигает занавеску.
— Там какой-то флаг, — быстро докладывает он. Потом смотрит на меня, словно не веря, что это происходит на самом деле. — Красный с золотом.
Все правильно. Двуглавый орел. Австрийцы уже здесь. Я слышу, как кучер докладывает страже, что прибыла императрица Франции со своей свитой, после чего ворота распахиваются настежь, и Меневаль облегченно вздыхает.
— Зиги, спокойно! — говорит Франц, и в его голосе мне слышатся поучительные интонации месье Лорана.
Кареты длинной вереницей въезжают во двор, освещенный фонарями. Как только лошади останавливаются, я обращаюсь к Францу:
— Прошу тебя оставаться здесь и присмотреть за Зиги. Maman сейчас вернется.
Я открываю дверь и, не дожидаясь, чтобы кто-то из придворных вышел мне помочь, отправляюсь на поиски.
Здесь сотни, если не тысячи солдат, все в красных с золотом мундирах. Ко мне подходит человек с седыми усами, но я что-то не припомню такого среди отцовских придворных.
— Ваше императорское величество? — обращается он.
— Да.
— Вас кое-кто дожидается.
Человек отходит, и я вижу того, кто меня ждет. Он в военной форме, в высоких сапогах и белых перчатках для верховой езды. В большой шляпе с плюмажем и длинной черной накидке. Настоящий император!
Я бегу к нему, и мне все равно, что в присутствии такого множества людей не пристало бросаться на императора Австрии.
— Vater! — кричу я, и он прижимает меня к груди. — Ты приехал! — Я плачу. — Ты приехал.
Он гладит меня по волосам.
— Мария-Люция, моя Мария-Люция. Я же обещал!
— Maman?
Я оборачиваюсь: Франц вылез из кареты и сейчас смотрит на меня своими огромными голубыми глазами. Миниатюрная копия моего отца.
— Это Франц, — представляю я. — Весь в дедушку.
Мой сын делает церемонный поклон, на отработку которого ушел не один час, а дедушка поднимает его на руки.
— Франц! — восклицает он, а мальчик неуверенно смотрит на меня.
— Все в порядке, малыш! — смеюсь я. — Это твой Grossvater.
Мальчик обхватывает ручонками шею моего отца и целует его в щеку. Вот он, наследник габсбургского престола, на руках у дедушки. Мой отец поднимает его над головой, а я впиваюсь глазами в стоящих за его спиной мужчин.
— Он ждет тебя внутри.
Тот, о ком мы говорим, четыре года назад привез в Париж Зиги, а годом ранее поклялся, что когда-нибудь приедет и заберет меня.
Мы входим во дворец, следуем длинными коридорами до зала, где расставлены во множестве столы с раскинутыми на них картами военных действий, и там, склонившись над одной такой картой, у стола перед камином — Адам Нейпперг.
Он в военной форме, и он красивее, чем я помню. Я застываю в дверях и жду.
— Мария! — Он вскакивает с кресла, но, завидев моего отца, почтительно кланяется: — Ваше величество, прошу прощения. Я не видел…
Отец благодушно отмахивается.
— Должен тебе сказать, что ты первый, о ком спросила моя дочь, — улыбается он.
Адам глядит на меня, и в его лице я читаю всю нежность, какой некогда были полны наши отношения. Он подходит и внимательно смотрит на Франца.
— Добро пожаловать в Рамбуйе! — приветствует он мальчика.
— Благодарю вас, месье.
Адам поворачивается ко мне.
— Весь в мать.
Франц тычет пальчиком в черную повязку на глазу у Адама и спрашивает:
— Больно?
— Да нет! Небольшая жертва во благо отечества, — говорит Адам.
— А мне такую можно?
Мой сын очарован. Отец смеется.
— Надеюсь, она тебе не понадобится. Когда граф был ранен, ему было очень больно. Отвести тебя в детскую?
— Нет! — кричит Франц.
Но я киваю.
— Отведи, пожалуйста. — Я наклоняюсь и целую сына на сон грядущий, а он прижимается к своему дедушке.
Когда они уходят, я поворачиваюсь к Адаму:
— Я ведь не сплю, правда?
— Не спишь, — смеется он, подходит и встает так близко, что я вдыхаю пьянящий запах его одеколона. Он протягивает руки и прижимает меня к груди. — Я пять лет ждал этой минуты, Мария. И никто — даже сам император Франции — не может мне это запретить.
Он страстно целует меня, и он прав. Его не останавливает никакой французский император. Не останавливаю его и я. Я закрываю глаза и думаю о картине Франсуа Буше, которая называется «Фонтан любви».
Адам запирает двери и гасит все свечи, а я ложусь на кушетку. Потом он приходит ко мне и дарит такую любовную близость, о какой я даже не мечтала все эти долгие пять лет. Шепотом я рассказываю Адаму обо всех своих страхах, обо всем, что я делала, и почему я теперь не та женщина, которую он когда-то знал. Тогда он заключает меня в объятия и напоминает, кто я есть и кем хочу быть. И что мы теперь станем жить вместе.
Когда часы в холле бьют полночь, мы поднимаемся. Я слежу, как он одевается. Удивительно, но я забыла, какой он поджарый, какая у него мощная, закаленная в боях мускулатура. Он помогает мне надеть мое длинное шелковое платье, целует в шею и обещает такие вещи, каких Наполеон, я уверена, никогда не обещал Жозефине. Потом он провожает меня в мои покои. Я приглашаю его войти, и стража воспринимает это как должное. До Наполеона — и до Франции, и до того, как Меттерних проявил свое истинное лицо двурушника, — был Адам. Он был моим избранником — и избранником моего отца.
В спальне мы во второй раз срываем друг с друга одежды, и, когда он прикасается ко мне, все последние пять лет моей жизни куда-то уплывают и тают, как туман. Я кладу голову ему на грудь и слушаю успокаивающий ритм его дыхания. Сердце у него бьется часто.
— Сильное сердце! — говорю я.
— Прослужит еще лет тридцать как минимум. Готова к этому?
Я перекатываюсь наверх и прижимаюсь к нему.
— А ты меня испытай!
