Элизабет Эссекс - Дыхание скандала
Пока они стояли так, скованные мучительным блаженством поцелуя, ночь становилась все хуже. Дождь струйками тек по спине Уилла, запустил ледяные пальцы в его волосы, выстуживал сквозь одежду. Уилл притянул Престон ближе, запахнул полы ее одежды и начал застегивать пуговицы.
— Престон, знаешь, о чем я думаю? Ночь, чертовский холод. Что мне с тобой делать? — Он улыбнулся вопреки себе.
— Да снова поцеловать меня, конечно.
Уилл не мог сопротивляться такой просьбе, слетевшей с таких искушающих губ. Он мягко наклонил ее подбородок, чувствуя, что жар мгновенно возвращается. И только тогда сообразил, что вот-вот зайдет слишком далеко, когда подумал отвести Престон в конюшню и взять на первой подходящей куче сена. Погубить девушку под крышей конюшни, это уж выходит за все рамки. Ему нужно восстановить контроль над собой и привести в разум Престон, пока их действия не стали необратимыми.
— Прес, — сказал он и нежно поцеловал ее в висок. — Нам нужно остановиться. Мне нужно подумать. — Словно он способен мыслить рационально.
— Почему? — Она была само искушение, сладкое и беспокойное.
— Мне не хочется это говорить, но думаю, мы можем зайти в опасные воды.
— Меня это не волнует, — ответствовала она с пылкой настойчивостью. — Меня ничто не волнует, кроме этого. — Она приподнялась на цыпочки и прижалась губами к его рту.
Уилл не мог слиться с ней. Иначе он потеряет себя. Он отстранил ее.
— Нам нужно подумать, — повторил он. — Поговорить. Я пришел сюда поговорить с тобой. Мне нужно тебе кое-что сказать.
— Я знаю, что ты собираешься сказать, Уилл…
— Ты не можешь этого знать.
По крайней мере он на это надеялся. Одному Богу известно, что нужно делать, если она уже все знает и все-таки собирается сохранить помолвку с этим негодяем.
Нет. Она не такая. Она решительная, прямая и очень, очень чистая в том, что хорошо, а что плохо. Разве не так?
Но она же по ночам выбиралась из дома и болталась по округе в провинции и теперь в Лондоне — Господи, о чем она думает? — не задумываясь о возникавших почти повсюду драках. Возможно, Олдридж выбрал ее, потому что она столь же морально гибкая, как он.
— Прес, мне нужно поговорить с тобой о лорде Олдридже. Он не хочет тебя.
— Я знаю. — Казалось, это признание пошатнуло ее настойчивость. Антигона отошла и привалилась спиной к стене. — Он сам мне это сказал. Я заставила его признать это. Хотя это пошло мне на пользу. — Престон повернула к нему прямой взгляд своих голубых глаз. — Вот почему я хочу быть с тобой. Вот почему я сейчас здесь. Я хочу отдать себя тебе.
Ее заявление прозвучало для Уилла сигналом тревоги. Оно расхолодило его прежде энергичную страсть. Остановило и остудило. Заставило насторожиться.
— Подожди минуту, Прес…
— Чего ждать, Уилл? Пока другие найдут свое счастье? Пока Касси и твой брат придут к согласию? Пока ты уйдешь в море? Все, что у нас есть, это сейчас. Зачем нам терять это понапрасну? — Антигона обняла его за талию и прижалась к нему полунагим телом. — Пожалуйста.
Желание с такой силой кипело в его жилах, что почти причиняло боль. Но возможные последствия были более чем страшные.
— Черт побери. Прес, не может быть, что ты серьезно. Что ты предлагаешь… — Качая головой, он отпрянул.
— Почему нет? — спросила Антигона, в ее глазах была мольба. — Мы оба точно понимаем ситуацию. Я ничего не жду от тебя, а ты — от меня. Пожалуйста, я хочу быть с тобой. Я хочу иметь шанс почувствовать вкус того, что может дать мужчина, прежде чем упаковать себя на полку. Судьба дала нам этот единственный хрупкий шанс быть вместе, тебе и мне. Я не хочу потратить его впустую.
Внутри у него похолодело, хотя Престон только что предложила ему то, чего мог бы желать мужчина. Об этом он мечтал темными бессонными ночами. Но ее слова заставили его похолодеть от ярости.
— Какой мужчина может дать? Любой?
Будь прокляты его глаза, его язык, его ревнивые глупые мозги.
Престон отступила так быстро, что Уилл едва не споткнулся, но видел, что его стрела угодила в цель.
— Мне так хочется ударить тебя, Уилл Джеллико, что я едва могу дышать.
И он, черт его забери, хотел, чтобы Престон стукнула его. Он хотел почувствовать наказующий удар ее гнева.
Но она не ударила. Она водила пальцами по краям одежды, чтобы не сжать руки в кулаки.
— Если ты так думаешь обо мне, ты совсем меня не знаешь.
— Правда состоит в том, Престон, что я тебя действительно не знаю. — На собственный слух Уилл говорил устало, как старик, как моряк, который пережил слишком много сражений и не может восстановить остроумие. — Я познакомился с тобой девять дней назад.
Воинственный запал, похоже, оставил и ее.
— Для меня это не девять дней. Для меня… — Она покачала головой и отвернулась, запахнув одежду и обхватив себя руками. Защищая себя.
Да, по ощущениям это больше, чем девять дней. Но в этом и сложность.
— Почему? — задал он вопрос, эхом звенящий в его уме. — Почему ты делаешь это… продолжаешь помолвку с этим человеком? Ты не знаешь, что он такое.
— Я знаю довольно. — Престон на миг закрыла глаза, словно могла отгородиться от отвратительной правды.
Он не отпустит ее так легко.
— Послушай меня, Прес. Он получает удовольствие с мальчиками. С детьми.
Антигона застыла, ее глаза медленно открывались, потемневшие, огромные от потрясения, ее лицо побелело, казалось, она вся покрылась ледяной коркой.
— Ты это пришел мне рассказать? Историю о его извращениях?
— Да. Он приезжает в Лондон, чтобы найти детей, у которых нет другого выхода, кроме как пойти с ним.
Повисла долгая тяжелая тишина, в нее проникали звуки города. Стук каретных колес по мостовой. Тихое ржание лошади. Позвякивание упряжи.
— Господи, помоги, — наконец дрожащим голосом сказала Антигона. — Теперь все обрело ужасный смысл.
Смысл?
— Какой в этом может быть смысл?
— Посмотри на меня. — Она раскинула руки, в ее голосе слышалось испуганное отвращение. — «Неуклюжая», «угловатая», мать часто повторяла эти слова. «Сорванец», «ребячливая». — Престон закрыла глаза, ее голос в неестественной, жуткой тишине походил на холодный призрак. — Ты сказал, мальчики… дети. Его излюбленное обращение ко мне это «непослушное дитя». И мама назвала ему меньший возраст, чем мне есть на самом деле. Я думала, это тщеславие, чтобы Касси казалась моложе, чтобы прикрыть мамино нелепое смущение из-за того, что она не вывозит нас в Лондон на светский сезон. — Антигона судорожно втянула воздух. — О Господи! Кажется, меня тошнит.
