Конни Мейсон - Чистое искушение
— Спенс, ты идешь или намерен всю ночь болтать с Петтибоуном? — послышался сверху полный нетерпения голос Джека.
Фенвик пожал плечами и проследовал в кабинет. Через несколько минут туда поднялся и Петтибоун с бутылкой бренди и двумя бокалами.
— Закройте за собой дверь, Петтибоун, и отправляйтесь спать. Сегодня вы мне больше не понадобитесь.
— Что на тебя нашло, Джек? — набросился на друга Спенс. — Ты никогда не говорил с Петтибоуном так грубо. Он ведь просто боготворит тебя!
— Я этого не заслуживаю, — без всякого выражения отвечал Джек. — У меня черная душа, и ни титул, ни богатство не в силах это изменить. Даже леди Амелия махнула на меня рукой.
— Что за чепуха, Джек, почему ты говоришь загадками? Что случилось?
— Сейчас объясню. Мойра меня бросила. Я почти уверен, что она уехала в Ирландию, но завтра буду знать это точно. Я сделал ей предложение, и она мне отказала.
— У нее больше ума, чем у тебя, — проворчал Спенс. — Тебе нужно жениться на женщине твоего круга. Ты же знаешь, что к Мойре я отношусь хорошо, но я человек практичный.
— К черту практичность! Я полюбил эту девушку, Спенс. Разозлившись на то, что она меня отвергла, я предложил ей стать моей любовницей, Я даже подыскал для нее дом и собирался содержать ее на широкую ногу. От злости даже убедил себя, что жена мне вообще не нужна и Мойра больше устраивает меня в качестве содержанки.
— И что было дальше?
— Я должен был сообразить, что Мойра не согласится на это — слишком горда. Вот она и уехала.
Порывшись в кармане, Джек вытащил медальон. Он, казалось, еще хранил тепло Мойры. Джек открыл крышку и посмотрел на миниатюру.
— Что это? — полюбопытствовал Спенс.
— Медальон Мойры. Цепочка порвалась, и она потеряла его, а Матильда нашла.
— Можно мне взглянуть?
Джек с деланным безразличием протянул ему безделушку. Спенс проворно схватил медальон и поднес его к свету. Сосредоточенно сдвинув брови, он долго вглядывался в поблекшее изображение.
— Готов поклясться, что видел это лицо раньше, но только на большом портрете.
Джек тряхнул головой, чтобы она хоть немного прояснилась. Он ругал себя за то, что напился этой ночью. Алкоголь никогда еще никому не помог, но чтобы прийти к такому заключению, Джеку понадобилось прожить почти тридцать лет.
— Ты уверен? Послушай, я не знаю, почему он был дорог Мойре, но она не стала бы носить его только в качестве украшения. Возьми его и попробуй что-нибудь раскопать. Этот человек носил мундир английской армии. Может быть, это нам чем-то поможет?
Спенс убрал медальон в карман и посмотрел на приятеля искоса.
— Готов поклясться, Джек, ты потерял голову из-за этой девушки.
— Так оно и было какое-то время. А сейчас я не в силах разобраться в своих чувствах, — вяло признался Джек. — В жизни не испытывал подобных ощущений — как будто меня прожевали и выплюнули. Но, черт побери, если бы ты знал, как мне хочется раствориться в благоуханной женской плоти! Спенс усмехнулся с полным пониманием. Такой Джек был ему знаком.
— Я знаю одно восхитительное местечко. У мадам Фифи самые лучшие девочки в городе, да ты небось и сам это знаешь.
— Это не подойдет, — с глубоким сожалением произнес Джек. — Виктория, можно сказать, навязывалась, но мой разум решительно воспротивился, не говоря уж о плоти, которая съеживается при одной мысли о близости с Викторией или кем-то другим. Мойра как будто кастрировала меня! Если бы я не знал ее, то мог бы подумать, что она наложила на меня какое-нибудь ирландское проклятие. Ты же видел меня нынче за игорным столом. Карта не идет, виски отдает золой, а бренди превращается у меня во рту в уксус.
Спенс сочувственно покачал головой:
— Дело плохо, дружище. Ложись-ка спать. Поспишь — и тебе станет легче, вот увидишь. А я попробую что-нибудь узнать насчет этого портрета.
Джек пренебрег советом Спенса. Вместо того чтобы лечь в постель, он продолжал сидеть в кресле у камина, потягивая бренди. Там его и обнаружил Петтибоун вскоре после рассвета. Голова Джека упала на грудь, па полу возле кресла валялись осколки разбитого бокала. Петтибоун вздохнул и покачал головой. Все как в былые времена, с грустью подумал он. Тогда хозяин возвращался домой под утро после ночных кутежей таким пьяным, что не в состоянии был самостоятельно добраться до постели. Развернув шерстяной плед, который лежал рядом с креслом на скамеечке, он укрыл им спящего и на цыпочках вышел из кабинета.
Беззвучно затворив за собой дверь, Петтибоун осторожно огляделся по сторонам и прошептал в темноту: «Леди Амелия, если уж вы присматриваете за ним, умоляю вас, сделайте что-нибудь. Я возлагал на него такие надежды!» Тут он замолчал, крайне смущенный тем, что обращается к пустоте, и заспешил прочь со всем достоинством, на какое был способен. Не хватало еще, чтобы его застали за беседой с привидением!
Мойра чувствовала себя больной с той самой минуты, как корабль вышел из лондонской гавани. Дни, которые она провела в крошечной душной каюте, показались ей самыми длинными в ее жизни. Она не могла понять причину. Она от души радовалась морскому путешествию, когда плыла из Ирландии в Англию, почему же ей сейчас так плохо? И Ла-Манш, и Ирландское море были спокойными, воздух позднего лета душистым, а Мойру почему-то каждый день рвало, особенно по утрам. К тому времени как пакетбот причалил в Рослэр-Харборе, Мойра так ослабела, что едва держалась на ногах.
Ступив ногой на твердую землю, она почувствовала себя лучше, но ненамного. Захватив свой саквояж, Мойра пошла покупать место в дилижансе до Килкенни. Оплата проезда окончательно истощила ее кошелек, и на завтрак денег не осталось. Но есть не очень-то хотелось.
Дилижанс был переполнен, и Мойра уместилась на крохотном пятачке между великаншей с огромной корзиной и пастором, тонкие губы которого безостановочно двигались в безмолвной молитве. Раньше поездка до Килкенни казалась Мойре гораздо короче. Ее соседка не закрывала рта, но Мойра мало что поняла из ее речей. Толстуха по доброте душевной хотела угостить се жирной колбасой, но Мойра едва не задохнулась от одного ее запаха. С ее желудком явно что-то неладно, только бы не прихватило, не дай Бог, по дороге.
Дилижанс прикатил в Килкенни на исходе дня. Священник и толстуха ехали дальше, до Карлоу, и Мойра пожелала обоим доброго пути. Она выросла в этих местах, хорошо знала городок — неудивительно, что ее приветствовали и называли по имени владельцы лавчонок и другие местные жители.
— Так вы вернулись, барышня? — окликнул ее бакалейщик, когда она проходила мимо его лавки. — То-то братец ваш обрадуется.
— Надеюсь, что так, мистер Харлхи, — ответила Мойра, на ходу помахав ему рукой.
