Карен Рэнни - Шотландская любовь
Энн, черноволосая и кареглазая, улыбалась застенчиво и как бы неуверенно. Она была обычной девушкой из Инвернесса и приходилась лэрду дальней родственницей.
Они говорили о своих детях, о свободе, о тех законах, что призваны были задушить в шотландцах все шотландское. Не говорили они только о своих супругах.
И никогда не говорили они о том, что чувствовали друг к другу.
Приготовления к балу в честь прибытия мистера Лофтуса и Мириам в Гэрлох совпали с сильнейшим недомоганием мистера Лофтуса.
Уже три дня американец возлежал на постели в покоях лэрда и так мучился, что даже Элизабет, ухаживавшая за ним, была бледнее обычного. Хельмут нашел какие-то дела, требовавшие его присутствия вдали от больного, и даже обедал и ужинал в конюшнях.
Каким бы вредным ни был мистер Лофтус, таких мучений он не заслужил. Шона дважды вызывала из Инвергэр-Виллидж доктора. Доктор дважды приходил, осматривал мистера Лофтуса и дважды объявлял, что тот абсолютно здоров, если не считать приступа подагры и чрезмерной любви к тяжелой пище. Он посадил беднягу на строгую диету и предупредил, что, если тот нарушит предписания, последствия могут быть самые плачевные.
Спустя два часа Хелен была замечена на лестнице с графином виски и тарелкой бараньих отбивных под белым соусом.
Когда доктор пришел во второй раз, он наградил Шону таким взглядом, словно та пыталась отравить несчастного гостя. Из любви к Хелен она и слова не сказала, только сурово посмотрела на нее, предостерегая, чтобы та по доброте душевной больше не потакала прожорливости мистера Лофтуса.
Впрочем, она подозревала, что кто-то за ее спиной снабжает американца виски и едой, которую доктор категорически запретил.
Мириам ни капельки не расстроилась из-за болезни отца. Она прокомментировала его состояние так: «Папа, наверное, съел что-нибудь не то» – и больше не обращала на него внимания. Однако она принимала самое активное участие в подготовке к балу.
Два дня назад Шона сказала:
– У нас нет оркестра. Есть барабаны, волынка, флейта и скрипка – придется обойтись ими.
Интересно, эта глупышка хоть понимает, что они будут играть не вальсы для нее, а деревенские танцы? Официально вечер мог посвящаться Мириам, но на самом-то деле он подразумевался как праздник для жителей деревни и других гостей. А также как прощание последних Имри с Инвергэр-Глен.
Эта мысль чудовищно угнетала Шону.
Она решительно схватила книгу, в которой делала пометки, и удалилась на второй этаж в Фиалковую гостиную, названную так из-за дорогих французских обоев с узором из букетиков фиалок.
Когда она закрывала дверь, со стороны Ратмора донесся еще один взрыв. Уже несколько дней Гордон экспериментировал со взрывчаткой различной мощности. Когда в первый раз люди высыпали из замка, чтобы посмотреть на источник столь чудовищного звука – все, кроме мистера Лофтуса и Элизабет, – Шона хотела сказать им: не волнуйтесь, это просто Гордон.
Она не видела его с тех пор, как он оставил кошелек с деньгами у ее ног.
Разве он не должен по крайней мере изредка навещать Фергуса? Или он решил игнорировать и друга тоже?
В этот момент распахнулась дверь.
– Мне надо съездить в Эдинбург за подходящим платьем, – заявила Мириам.
– Вечер состоится через три дня, – ответила ошарашенная Шона, – на поездку нет времени.
– Мне нечего надеть.
Шона закусила губу, чтобы не сказать лишнее, и волевым усилием смягчила тон:
– Мириам, для жителей Инвергэр-Глен вы настоящая принцесса. Вы к простому ужину надеваете такие платья, которые привели бы их в благоговейный восторг. Нет необходимости покупать что-то еще.
Мириам недовольно поджала губки:
– Возможно, вы и правы. Кроме того, вряд ли в Эдинбурге найдется портниха, которая отвечала бы моим запросам.
Шона продолжала улыбаться только потому, что она урожденная Имри, и никому не под силу было вывести ее из равновесия, тем более такой козявке, как Мириам Лофтус.
– А вы что наденете?
Этот вопрос застал Шону врасплох.
– Я еще об этом не думала.
И правда, что она наденет? Единственное приличное платье, которое у нее осталось, – черное. Как же она устала от черного!
Мириам прищурилась:
– Вы же не станете надевать очередное черное платье?
Шона расправила плечи и вымучила улыбку:
– Мой траур только что закончился.
– Черный вам совсем не идет.
Шона не знала, что на это ответить.
– У меня есть платье, которое вам должно подойти. Оно мне велико, но я не стала его перешивать, потому что не собиралась его носить.
– В этом нет нужды.
Шона невероятным усилием воли сдержала улыбку.
– Я велю Элизабет, чтобы вам его принесли, – заявила Мириам, словно не слыша Шону.
Элизабет ей не служанка, но Шона не стала об этом говорить. К чему слова? Мириам все равно никого не слушает.
Мириам просто повернулась и вышла из комнаты. Шона в смятении проводила ее взглядом.
Неужели правила приличия обяжут ее надеть какие-то ужасные обноски этой американской девчонки? И свой последний праздник в Инвергэр-Глен она проведет одетая как пугало?
Гордость Имри сменяется унижением Имри.
Шона нахмурилась, еще несколько секунд смотрела на дверь и потом снова склонилась над записной книжкой. Она уже спланировала угощение – на него уйдет изрядная часть оставшихся денег, дай Бог, чтобы хватило прокормить мистера Лофтуса с его оравой в течение нескольких недель. Она договорилась, чтобы несколько женщин из деревни пришли и убрались в пиршественном зале и примыкающей к нему малой гостиной, так как гости будут главным образом веселиться в этих комнатах.
Волынщик, которого она наняла, отказался брать с нее деньги, сказав, что для него выступать в Гэрлохе – большая честь. Она едва не расцеловала Рори в ответ. Нет, конечно, она не стала смущать старика, но и слез благодарности сдержать не смогла.
Хелен постучалась и робко вошла в гостиную. Со вчерашнего дня, после визита доктора, они так по-хорошему и не разговаривали. Шона бросила взгляд на Хелен, отложила записную книжку на столик и принялась изучать компаньонку более внимательно. Что-то было не так. И судя по опухшим глазам, Хелен плакала.
– В чем дело? – спросила Шона.
Она позволила себе роскошь развести небольшой огонь в камине, и в комнате по этому случаю было очень тепло, а солнечный свет добавлял уюта.
Хелен села в кресло напротив и уставилась на свои колени.
– Хелен?
– Ты когда-нибудь чувствовала себя скверно из-за того, что наделала?
– Много раз. А в чем ты чувствуешь себя виноватой?
