Елена Арсеньева - Несбывшаяся любовь императора
– У меня нет детей, – быстро сказала Наталья Васильевна, – однако у моего мужа была дочь, рожденная, правда, вне брака. О, поверьте, я немедленно уведомлю ее о необходимости лечения! – И она вылетела из кабинета со стремительностью пули.
Надо думать, поспешила уведомлять девицу о ее несчастии, подумал Раух, и порадовался, что сия не слишком-то приятная дама способна на такое горячее сочувствие к несчастной падчерице своей.
* * *
По утрам Варя старалась поменьше смотреть в зеркало – страшилась выражения своих глаз: в глубине такая тоска! Словно всю ночь актриса Асенкова не спит, а заглядывает в какие-то бездны преисподние. Там ее будущее… Говорят, все актеры после смерти пойдут в ад. Неужели и Дюр, дорогой друг, добрый и самоотверженный, за всю жизнь и мухи не обидевший, великий труженик, чудесный актер, – неужели и он пойдет в ад?!
Дюр умер на тридцать втором году жизни от чахотки. Обычное дело в то время, когда о чахотке знали только то, что есть такая неизлечимая болезнь… Стояла жаркая, душная весна. Народу на Смоленском кладбище собралось немного. Варя стояла в стороне, мрачная, похудевшая. Ей страшно было подойти к гробу, поцеловать верного друга в последний раз. Чудилось, он проторил для нее какую-то дорожку, по которой ей вскоре предстоит пройти.
Так оно и было, предчувствие не обмануло Варю.
После похорон Дюра она слегла с сильнейшей болью в груди и кашлем. Лежала – и гнала от себя тягостные мысли. По шепотку матери и сестры за стенкой понимала: опять решают скрыть от нее какую-нибудь неприятную новость или хвалебную рецензию на игру Самойловой. Вот беда какая: Варя была совершенно не завистлива, похвалы Наденьке ее ничуть не раздражали. А сплетни… Ну не забавно ли: каждый шаг Дюра при жизни сопровождался сплетнями и мужчин, и женщин. Стоило ему покинуть этот злословный мир, как все сплетни прекратились. Вспоминали о нем только с восхищением – совершенно по пословице: «De mortuis aut bene, aut nihil»[42].
Может, и Варе надобно поскорей умереть, чтобы прекратили болтать?
Ох, да ведь еще неизвестно, прекратятся ли гнусные слухи. Как только Наденька почувствует себя безнаказанной, тут-то она даст себе такую волю!.. Окончательно смешает Варю с грязью.
И не только ее! Не дай Бог, запачкает имя, которое для Вари свято!
Каждый день приносил новые неприятные новости.
Любовь Самойлова шумно выражала свое негодование по поводу отменяемых спектаклей: слишком-де часто Асенкова болеет, это наносит ущерб театру. Не лучше ли, чем водевили, где она должна быть занята, вовсе отменять, заменять ее Надеждой Самойловой?
Дирекция, впрочем, так и поступала. Наденька репетировала без отдыха, работала что было мочи, похудела, побледнела, да так, что вокруг шушукались: вот-вот, то же и с бедной Асенковой было, как бы и эта себя не загнала прежде времени…
Надежда испугалась и малость поумерила пыл. Взамен Кравецкий чуть не в каждом номере «Литературных прибавлений» к «Русскому инвалиду» нахваливал ее и сам, и силами своего нового сотрудника Межевича, советовавшего Асенковой «поучиться, как держать себя на сцене хоть у г-жи Самойловой». Известный Виссарион Белинский о нем сказал: «Этот Межевич – бесталаннейший смертный, совершенная тупица!»
Собака лает, а караван идет, так говорят на Востоке. Лаяли, надрывались все собаки в округе. Но «караван» Вари Асенковой шел да шел своим путем. Вот только одна беда – все чаще приходилось ей применять свои актерские способности в жизни: играть веселье, когда душу раздирала печаль.
Конечно, друзья Вари не могли спокойно взирать на ее унылое лицо, видеть ее потускневшие глаза. Николай Полевой, влюбленный, пожалуй, более других, хоть и далеко не столь эффектный, как многие Варины поклонники, знал наилучшее средство, чтобы излечить эту «печальную шалунью». Это должна быть новая роль, написанная нарочно для нее! Только для нее предназначенная.
Нет, Варя не была обделена работой – где там! Премьеры за премьерой, успех за успехом. «Ножка», «Мальвина», «Велизарий», снова «Горе от ума», где она прекрасно сыграла Софью… Однако Полевой был убежден, что только роль в его пьесе поможет ей справиться с тоской и обрести новые силы.
Он писал буквально день и ночь, почти не вставая из-за стола, закутанный в камлотовый халат и укрытый пледом. Он еще больше похудел, пожелтел, перессорился с женой и вообще со всеми домашними – им до смерти не нравился этот сырой, неприютный Петербург, и они хотели вернуться в солнечную, привольную Москву. Они не понимали, почему из-за какой-то актрисы… О Господи, и эти тоже винили Варю во всех своих бедах!
Полевой даже головы не поворачивал, даже ухом не вел, когда вокруг него поднималось это дурацкое жужжание. Он знал, что 4 декабря – именины Вари Асенковой, и хотел сделать ей достойный подарок.
Наконец он упаковал драгоценную рукопись, позволил себе толком побриться, даже прифрантиться. Но в последнюю минуту, уже выходя из дому, вспомнил, что забыл написать название на титульном листе. Вернулся к столу, обмакнул в чернильницу тонко очиненное перо и… вдруг, рассмеявшись, начертал экспромт:
Милостивая государыня Варвара Николаевна!
Не знаю, получу ль прощенье
И угожу ль работой Вам!
Мое простите замедленье.
Я, к Вашим приклонясь ногам,
Ждать буду кротко приговора…
Решите, что мне ждать потом –
Иль жизнь от Вашего мне взора,
Иль смерть – Кравецкого пером?
Его не очень я боюсь,
Но если не угоден Вам,
Пойду и в Лете утоплюсь…
Adieu и прозе, и стихам!
Под стихами Полевой нарисовал смешную коленопреклоненную фигуру в очках и с рукописью в руках.
Ну вот, а теперь название. Он вывел крупными буквами: «ПАРАША-СИБИРЯЧКА», перевязал пачку листов лентой (загодя купленной в модной лавке, синей-синей – в точности под цвет любимых глаз) и, прижимая рукопись к груди, выскочил вон из дому, не обращая внимания на новые причитания жены.
История этой самой Параши-сибирячки была списана с действительности – история дочери, которая вымолила у царя спасение своего несправедливо обвиненного и сосланного в Сибирь отца. Полевой несколько изменил историю: Неизвестный (так по пьесе фамилия Парашиного отца) действительно убил карточного шулера и был за это сослан в Сибирь. Параша родилась уже здесь, тайны отцовской она не знала, выведала ее случайно, подслушав разговор отца с Прохожим, бывшим его сослуживцем, и отправилась в Москву, умолять царя простить Неизвестного. И это прощение было даровано.
Полевой назвал в пьесе имя царя – Александр I – и нарочно обозначил в ремарке, что действие происходит в 1801 году. Однако эти уточнения не спасли драму от цензурных рогаток. Слишком однозначно воспринималось в обществе словосочетание «офицеры, сосланные в Сибирь» – восстание декабристов было еще у всех на памяти. Пьесу запретили к представлению.
