Людмила Сурская - Норильск - Затон
— Осторожно, какая-то у неё сегодня не понятная реакция. Идёмте лучше отсюда.
— Илья, ты пришёл, как я устала тебя ждать. — Явно произнесла больная.
Дубов от неожиданности ударился спиной о дверь. В палату тут же влетела его охрана. Придя в себя, он глянул измученной женщине в глаза. Усталые, но по-прежнему живые глаза, глаза, которые бы он узнал из десятка тысяч, смотрели на него.
— Та… Та-ня?!.. — пролепетал, запинаясь он, ничего не понимая.
Если б сейчас влетела в форточку шаровая молния, он бы меньше удивился. Голову прорезали слова Лизы: «Кинутый судьбой клубок покатился, нить разматывается и кто знает, какие сюрпризы нас ещё ждут впереди».
— Таня! — заорал он уже на всю больницу. — Таня! Танюша! Танечка! Девочка моя!
Подхватив падающую, теряющую силы и сознание женщину на руки, Дубов рванул по коридору на выход. Следом, прикрывая и ничего не понимая, но выполняя свои обязанности, шла след в след охрана. Сколько ребята не просили передать им груз, не отдал, нёс сам. Докторша летела в припрыжку рядом, стараясь успеть за широким шагом, что-то бормоча про Волкова, предупреждая об ответственности и наказании. «На кой чёрт мне сдался теперь тот Волков, если на моих руках Таня. А наказания я им сам теперь какое хошь нарисую». У его машины всё ж ждали шустрые санитары и охрана клиники. Пришлось ребятам повозиться, оттесняя «надзирателей за больными» подальше от машины и помочь шефу с необычной ношей занять место в салоне. Хлопнув дверцами машины, помчали к воротам, на которых сторож торопливо защёлкивал замок, пытаясь остановить выезд. Выскочивший из машины сопровождения телохранитель, двумя выстрелами сбил навесной замок. Спрятавшийся от греха подальше охранник наблюдал за происходящим из окна сторожки. Машины, вылетев в распахнувшиеся свободой ворота на простор, рванули по лесной дороге к Москве.
— Ты пришёл, — шептала она.
— Пришёл, пришёл, — машинально отвечал он.
— Куда, Илья Семёнович? — обернулся водитель.
— Домой и как можно быстрее.
— Кто она вам?
— Жена.
— Опля, — присвистнул тот. — Как же она здесь оказалась?
— Считал мёртвой. Выходит, украл он её.
— Как так?
— Невероятно, за гранью разума. Я же шёл узнать у её мучителя, где её косточки лежат, чтоб с дочкой могилку устроить, а тут.
— Бывают же в жизни сюрпризы, если б почаще.
— Что угодно я ждал от этой встречи, только не такого.
— Повезло, Илья Семёнович. Вот если б могилку не надумали искать, так бы и не докопались до истины никогда.
— Это судьба начала мотать свой клубок.
— В смысле?
— Долго объяснять, Андреевич, подруливай под самый подъезд. Вот мы и дома, Танюшка.
Она закрывалась изможденной рукой и просила:
— Не смотри на меня я страшная.
Он же страшно волнуясь бормотал:
— Сейчас, девочка моя, сейчас.
Он так и не спустил её со своих рук, нёс опять сам, сколько не уговаривали телохранители не отказываться от помощи. Сам, только сам, это только его ноша. Его и больше ничья. Ещё до конца не осознавая случившегося, он интуитивно торопился спрятать её в своём гнёздышке подальше от чужих рук и глаз. Дубов даже забыл из какой больницы он её взял. Не то чтоб не хотел думать, он просто забыл. Удивление и радость гнали его домой под защиту родных стен. Поднявшись на лифте в квартиру, он отпустил парней. Посадив её на диван, Илья заметался по комнатам. Ища во что переодеть и чем покормить. Разогрев, приготовленную работницей еду, вернулся к Тане.
— Давай покормлю тебя, птаха.
— Я не смогу, руки дрожат и помыться сначала надо. Я целую вечность не мылась.
Он спохватился с мытьём, но пометавшись по комнатам, вернул первому пункту — еде.
— Я сам, открывай ротик только, — попросил он. — Надо сил набраться.
— Помыться бы сначала. Я плохо пахну, — напомнила она.
— Поешь и помоемся. Понятно, теперь, почему вся психиатрия разбилась о тебя. Притворялась. Другого выхода у тебя не было. Я понимаю.
На её худом и грязном лице промелькнуло что-то вроде довольной улыбки.
— Пришлось.
— Сейчас, подожди, — побежал он на кухню за полотенцем, облив её. «У самого руки не меньше больного трясутся. Надо закрутить гайки. Так нельзя распускаться». — Промелькнуло в пылающей голове.
Она тоже заметила эту его беготню и попросила:
— Илюша, не мельтеши, я больше не хочу.
— Ты же съела как птичка?
Она замотала растрёпанной головой. Он собрал тарелки на поднос и понёсся в кухню.
Вернувшись, он сорвал с неё старые лохмотья, ужасаясь её худобе, отнёс измученное тело в ванную комнату. Включив воду, сообразил, что самому самое время поменять шикарный деловой костюм на домашний и, чертыхаясь, рванул в спальню. Она, как слабый ребёнок только старый, крутилась под его руками, позволяя себя мыть, даже не охая под давившей и причиняющей ей боль силой. Он намыливал спину, руки, лил шампунь на голову, стриг ногти и опять начинал работать мочалкой заново. Кожа или грязь сходили слоями, не понять. Завернув женщину в простыню, он отнёс её в спальню. Сев рядом на колени и забрав её руки в свои, он целовал тоненькие бесцветные пальчики, шепча:
— Как же так Танюшка?! Как? Мы же тебя, девочка, оплакивали.
Она смущённо просила:
— Не бойся я не сумасшедшая.
— Я понял, — поторопился он с заверениями.
— Так мне было легче дождаться тебя. У меня была горячка, — объясняла она.
— Это после родов, — догадался он.
— Я родила? — удивилась она, — не помню…
Он бестолково объяснил то, что пришло на ум сейчас:
— Это у тебя задвижка сработала, тем и спасла твой разум.
— Ничего не помню, — беспомощно взялась она за виски.
— Дочка у нас, Лизонька.
— Дочка?!
— Внук уже есть.
— Внук?! Сколько же прошло, ты не изменился, — совершенно растерялась она.
Тут он вспомнил про фотографии.
— Полежи, я принесу фотографии, — поспешил он в кабинет за альбомом. Решив пока не рассказывать ей всё о судьбе дочери. — Вот смотри, — приподнял он её на подушках, вернувшись и подавая фотографии.
— Плохо вижу, — показала на глаза она.
— Ничего, очки купим. Это от нехватки витамин. Вызову секретаря, подберёт тебе одежду, и поедем завтра к врачу. Тебя посмотрят, послушают. — Говорил и говорил он, целуя и поглаживая её худые и совершенно прозрачные ручки.
— Илюша, ты выжил в этой мясорубке? Я уже перестала надеяться. Ждала, ждала… Знала, что если живой останешься, то найдёшь…
— Выжил Танюшка.
— Только поседел, — погладила пальчиком она его висок.
— Есть такое дело.
