Элисса Дин - Надежды и радости
– Роксана!
Роксана облегченно вздохнула.
– Это ты, отец?
– Да. Я увидел какой-то огонь на площади и вышел выяснить, что это такое.
По тону полковника можно было понять, что костер не так уж его и интересовал.
– Это сипаи, – объяснила Роксана. – Они, видимо, обсуждают судьбу осужденных в Мируте.
– Ты так думаешь?
– Уверена.
– А с кем ты только что разговаривала у дороги?
Роксана уже в который раз инстинктивно положила ладонь на живот. Утром она подсчитала, что прошло уже целых две недели со дня, когда у нее должны были начаться месячные. Но пока – ничего... Она уже подробно расспросила обо всем Гарриет Тайтлер, ожидавшую четвертого ребенка. Но Гаррисону Роксана решила ничего не говорить о своих подозрениях, пока сама не убедится в их справедливости.
– С кем я разговаривала? – переспросила она отца. – С Колльером и его грумом. Они провожали меня домой.
– Домой? Откуда же? Я не слышал, чтобы ты куда-то выходила.
– Наверное, ты действительно не слышал, отец.
– Я заметил, что ты уже не в первый раз исчезаешь из дома в поздний час. Скажи мне, ты часто встречаешься с этим человеком?
Требовательный тон отца задел Роксану.
– Выслушай меня, отец! – раздраженно прервала она Максвелла, явно настроившегося на продолжение допроса. – Я прошу тебя прекратить подобные разговоры и...
– Прекратить? И это говорит человек, обещавший, что никогда не принесет позора в родной дом!
– Да, это говорю я. Потому что ничего позорного не совершила. Прошу тебя, садись и послушай, что я тебе скажу.
Максвелл нехотя опустился на стул и выжидающе посмотрел на дочь. Роксана села на другой стул и придвинулась вплотную к отцу. Заметив, что пальцы Максвелла нервно барабанят по стенкам стакана с виски, который он держал в руке, она положила ладонь на его колено и, улыбнувшись, очень мягко сказала:
– Папа... Этот человек – мой муж. Больше месяца назад мы с ним обвенчались в церкви Святого Иакова.
Роксана услышала глубокий вздох отца. Максвелл взял ее руку, поцеловал и долго сидел, не произнося ни слова...
Глава 17
Мирут
Примерно на милю, если не больше, горизонт превратился в сплошную огненную стену, затмившую солнечный закат и вздымавшуюся к небу жадными языками пламени. Горело не меньше тысячи хижин сипаев. Находясь далеко от места трагедии, Колльер все-таки чувствовал жар грандиозного пожара. Он вытер ладонью пот со лба и с удивлением обнаружил на руке кровь. Когда его успели ранить, Гаррисон не помнил. Скорее всего это случилось на базаре, через который он проскакал на одном дыхании.
Сипаи появились из близлежащих деревень примерно за час до оглашения приговора захваченным бунтовщикам. Они принялись грабить, громить лавки и конюшни, принадлежавшие англичанам, нападать на попадавшихся на их пути европейцев. Затем сипаи ворвались в город и бросились к тюрьме, где содержались ждавшие приговора бунтовщики.
Собственно, все это произошло отнюдь не неожиданно. Накануне, когда Гаррисон сидел за ужином в бунгало своего друга лейтенанта Гофа, в дверь постучали, и на пороге появился смуглый офицер-индиец, служивший в расквартированном здесь полку. Он сообщил лейтенанту Гофу о том, что большая группа сипаев намерена ночью ворваться в город и освободить содержащихся в тюрьме бунтовщиков. Гоф с Гаррисоном тут же предупредили об этом полковника Кармайкла-Смита, а затем и бригадного генерала Арчдейла Уилсона. Городской гарнизон был приведен в состояние боевой готовности...
...Припав к земле, Гаррисон перезарядил винтовку. Прямо перед собой, совсем близко, он видел сипаев, пляшущих, прыгающих в отблесках пламени и беспорядочно стреляющих во всех направлениях из награбленного оружия.
В нескольких шагах от Колльера лежал убитый полковник, тело которого было изрешечено более чем двадцатью пулями. Еще дальше виднелись останки британского офицера, буквально разорванного на части озверевшей толпой, которую затем с трудом удалось отогнать. Как правило, в двадцатом веке мятежники в колониях избегали убивать британских офицеров. Но сейчас все обстояло совершенно иначе. Толпа взбунтовавшихся сипаев отлично понимала, что терять им уже нечего, ибо теперь их станут считать такими же преступниками, как и тех, кто уже сидел в тюрьме, ожидая приговора.
Гаррисон смотрел на происходящую перед его глазами вакханалию убийств и чувствовал, как непреодолимое бешенство закипает в его груди. Он уже забыл данную себе клятву оставаться здесь сторонним наблюдателем, ибо видел вокруг убитых соотечественников. Многих он знал. Знал как очень добрых и хороших людей, которые за несколько секунд до гибели призывали нападавших на них бунтовщиков образумиться и разойтись с миром. За спиной Гаррисона лежала растерзанная белая женщина со вспоротым животом, из которого был вырван неродившийся ребенок и тут же разорван на куски. В нескольких метрах от нее нашли свой конец молодой лейтенант Макензи и его слуга-индиец. Последний был виновен лишь в том, что попытался помочь лейтенанту перелезть через забор огорода, где можно было бы укрыться. Но он не знал, что по ту сторону изгороди уже притаились мятежники...
Отовсюду неслись свирепые вопли: «Вперед, вперед! За веру, за веру! Аллах за нас! Мы убьем всех этих проклятых иноверцев!»
Гаррисон снова вытер ладонью кровь со лба, все еще не понимая, как он мог получить рану и не почувствовать этого.
Наверное, потому, что все его тело как бы окоченело. Но сознание оставалось ясным. Мысль работала с лихорадочной быстротой. Он думал о том, что должен как можно скорее присоединиться к другим офицерам, вознамерившимся совершить кавалерийский налет на сипаев. Этим маневром предполагалось предотвратить штурм сипаями тюрьмы с находившимися там мятежниками и деморализовать взбунтовавшуюся толпу.
Гаррисон оказался отрезанным от своих товарищей по полку вклинившимся между ними отрядом повстанцев. Но отнюдь не отчаивался. Еще в субботу он был здесь вместе с лейтенантом Гофом и разговаривал с некоторыми из сипаев. Как Колльеру, так и Гофу стало ясно, что среди последних не было единства. Многие из них давно служили в британской армии, участвовали в ряде сражений под командой английских офицеров, получили награды за храбрость. Эти люди, чуть ли не со слезами на глазах, стали упрашивать обоих офицеров защитить их. Ибо были уверены, что всех участников мятежа ждет еще более ужасная судьба, чем тех, кто уже сидит в тюрьме. И что им уготовано наказание, в сравнении с которым даже смерть показалась бы милостью...
– Все это можно было бы предотвратить, – сказал Гоф чуть позже Гаррисону, – если бы Кармайклу-Смиту не пришло в голову устроить подчиненным ему сипаям построение не после раздачи ружей, а накануне.[2]
