Александр Корделл - Поругание прекрасной страны
— Приподними ему голову, Йестин, — шепнул отец, и мы всунули горлышко фляги между его зубами. Он проглотил не меньше полпинты виски, прежде чем его глаза открылись и посмотрели на нас; но он тут же вскрикнул и снова лишился сознания — старые плавильщики говорят, что так всегда бывает при сильных ожогах.
Мать плакала, закрыв лицо руками.
— Господи, Господи! — шептала она.
— Иди наверх, если не можешь на это смотреть, — сказал отец. — Йестин, дай мне нож.
Я дал ему нож и, склонив голову, держал Джетро за здоровую руку, а во мне закипала такая горькая и жгучая ненависть, какой я еще не знавал. Мари стояла у окна и, дрожа, куталась в платок, а за ее спиной я видел дымные факелы у ворот Бейли. Ропот толпы ворвался в комнату, превратившись в рев, когда дверь распахнулась, и сразу стих, едва она захлопнулась. На пороге стояла бледная Морфид, глядя перед собой широко открытыми глазами.
— Джетро, — сказал я, — попал под чугун.
— Знаю, — ответила она. — Барни Керриган: он разливал пьяный в смене Карадока Оуэна у Пятой печи.
Я взглянул на отца. Он подцепил чугун ножом, и длинная зазубренная полоса упала на пол. Джетро дернулся и застонал.
— Я перевяжу, — сказала Морфид и, поцеловав его, взяла мазь и бинт. — Кому-нибудь придется заплатить за это, — процедила она сквозь зубы.
— Кто поставил его к печи? — совсем спокойно спросил отец.
— Говорят, управляющий. Почти все рабочие бросили смену и ушли на собрание в Коулбруквел. А в Пятой печи как раз пробили летку, — сказала она. — Джетро возвращался из Ллангатока, а управляющий увидел его и поставил на разливку с Керриганом.
— Оуэн был там? — нахмурясь, спросил отец.
— Да. Я сейчас с ним говорила.
— Отец, — сказал я, вставая, — брось пока это дело. Беды уже не поправишь. Сейчас надо думать о Джетро, а расквитаешься утром.
— Ладно, — сказал он.
Женщины приготовили постель, и мы отнесли его наверх и укрыли потеплее; он по-прежнему был в пьяном забытьи. Отец и мать остались с ним, а я, Мари и Морфид спустились вниз. Слава Богу, что Эдвина уехала со Снеллом в церковь, сказала Морфид.
— Такой малыш, и попал под чугун, — повторяла Мари, бродя по комнате и заламывая руки.
— Узнаю их по их детям, что работают во тьме, где их жгут и калечат, — сказала Морфид и, подойдя к окну, распахнула его. Толпа у внешних ворот все еще орала, требуя Бейли, и размахивала факелами. — Слава Богу, что есть люди вроде Винсента, — сказала она. — С его помощью, с помощью Фроста и Хартии мы все это изменим.
— Я изменю это сейчас, — сказал отец, спускаясь. — Я изувечу всех, кто стоит у Пятой печи, и подлеца управляющего тоже, дайте мне только до него добраться. — И, схватив куртку, он оттолкнул Морфид от двери.
Но я успел повернуть в замке ключ.
— Ради Бога, оставь, — сказал я. — Если ты устроишь драку в такое время, Бейли обвинит тебя в подстрекательстве.
— Прочь с дороги! — сказал он. — Я никому не позволю калечить моего сына.
— Керриган почти совсем ослеп от жара печей, — сказал я. — И покажи мне ирландца, который стал бы разливать трезвым. — И я оттолкнул его от двери.
— Нечего винить пьяного ирландца, — сказала Морфид. — И помни одно. Если ты в такое время хоть пальцем тронешь управляющего, Бейли всех нас занесет в черный список.
— Пусть так, — сказал он. Одним рывком он отбросил меня в сторону, отпер дверь и кинулся к заводу.
Глава девятнадцатая
Шанко Метьюз, который подбирал уголь в тот вечер, когда Джетро попал под чугун, рассказывал, что в жизни ничего подобного не видывал. Взмах ноги — и полуслепой Керриган отлетел далеко в сторону, апперкот правой — и Карадок Оуэн свалился, как бык под обухом; у мистера Харта, управляющего, были разбиты зубы и изукрашено синяками все лицо; а о двух плавильщиках со Второй печи, которые прибежали, размахивая ломами, никто больше ничего не слышал.
Управляющий распорядился очень по-деловому, очень справедливо. Отца на месяц отстранили от работы за ничем не вызванное буйство, и Джетро тоже, как замешанного в этом деле, а меня — на две недели, как родственника.
Зарабатывала теперь только Мари, но миссис Харт скоро позаботилась и о ней.
— Ну, теперь ты доволен? — спросила мать.
— Да, — ответил отец. — Пусть хозяева поищут себе других преданных слуг.
— Слава Богу! — перебила мать. — Теперь мы будем сыты. Может, ты объяснишь, как мне вас кормить, если денег вы не приносите, а от сбережений осталось только два фунта?
— Господь нас пропитает, — шепотом сказала Эдвина.
— Аминь! — подхватила мать. — Но в Нанти многие уже голодают, и он сперва позаботится о них. А нам пока что делать, скажите на милость?
— То же самое, — ответил отец.
— О Господи! — вздохнула мать. — Я родилась в доме священника… и уж столько лет живу среди драчунов, которые только и знают, что давать волю рукам. Двух фунтов нам на месяц хватит, но когда тебе опять взбредет в голову колотить управляющих, постарайся вспомнить, что для нас это может кончиться голодной смертью.
— Не беспокойся, — сказал отец, вставая.
— А куда это ты собрался, скажи, пожалуйста, когда ужин уже на столе?
— В Коулбруквел.
— А зачем, могу я спросить?
— На собрание чартистов — там будет выступать десятник Идрис из Гарндируса, — ответил он. — И скажу одно: не стоит вмешиваться в политику, а то взгляды, бывает, за одну ночь меняются.
— Боже ты мой! — ахнула Морфид, опуская шитье.
— Дожили! — прошептала мать. — От работы нас уже отстранили, а теперь, того и гляди, повесят или сошлют. Хайвел, ты что, в своем уме?
— В своем, — ответил он. — На Гарндирусе мы могли обходиться без Хартии. Но здесь, у Бейли, без нее нельзя, раз он не знает, что такое справедливость.
— Просто чудо, что могут натворить брызги чугуна, — сказала Морфид. — То ругмя ругал чартистов, то сам заделался чартистом, а я ведь десять лет ему объясняю, что к чему. Глядишь, он еще выставит свою кандидатуру в мэры.
Отец промолчал и только поглядел на нее, но, уходя, дверью не хлопнул.
— Черт знает что за жизнь, — сказала мать, — хартии, союзы, факельные шествия, общества взаимопомощи, тайные сборища. Нет уж, уеду в Абергавенни и стану квакершей или буду ходить в дерюге, посыплю голову пеплом, и пусть вам дьявол стряпает.
— И какая же вы будете красавица в дерюге и пепле! — сказала Мари, целуя ее. — Не бойтесь, мама. Он побережется.
За месяц, пока отец был без работы, мы совсем поистратились, а тут еще не прошло и трех недель, как Крошей Бейли снизил плату рабочим на одну седьмую и на одну восьмую повысил цены в заводской лавке, заявив, что летом у рабочих меньше расходов.
