Эльвира Барякина - Князь советский
Когда она вернулась в купе, ребенок как ни в чем ни бывало прыгал по диванам.
– Давай играть в рыбалку? – предложила Китти. – Ты будешь рыбаком: закидывай удочку и вытаскивай меня из моря!
Она старательно изображала «небывалый улов» – то извозчичью лошадь, то поющий репродуктор, то морских чудовищ.
– Падай в обморок! – кричала разгоряченная Китти. – Я ужасный трехголовый водолаз!
Нина в изнеможении падала на диван.
Когда стемнело, они долго лежали в обнимку, и Китти рассказывала, как Капитолина молится Боженьке и вышивает полотенца с петухами.
Нине очень хотелось задать пару вопросов о Гале, но она не смела: слишком уж страшно было получить подтверждение тому, что она и так знала.
За окном пролетали искры из паровозной трубы, стучали колеса, а из коридора доносился женский смех.
– Мама, – позвала Китти. – А я волшебные слова знаю – меня Капитолина научила. Их надо говорить, когда что-то потеряешь. «Домовой, домовой, принеси мешок домой. А в мешке поклажа – там моя пропажа». Я загадала, чтобы домовой принес тебя, и видишь – ты нашлась.
Нина поцеловала ее в голову.
– Теперь нам еще папу надо вернуть.
– Хорошо, – сонно пробормотала Китти. – Только я не знаю, сможет его домовой поднять или нет, – все-таки папа тяжелый.
– Мы что-нибудь придумаем, – пообещала Нина. – Если надо, раздобудем подъемный кран.
4.На перроне в Феодосии Нину и Китти встретил Элькин – загорелый, бородатый и еще более рыжий, чем всегда. В косоворотке с закатанными рукавами и выгоревшей красной феске он выглядел как турок-рыбак, а не как московский инженер.
– А где мистер Рогов? – спросил он, расцеловавшись с Ниной.
– Папа остался в Москве, и я только с мамой приехала! – сказала Китти.
Элькин в растерянности посмотрел на Нину.
– То есть как… «с мамой»? Клим говорил мне, что его жена умерла.
Нина мучительно покраснела. Надо было заранее предупредить Элькина обо всем! А теперь пойдут дурацкие вопросы и объяснения…
– Мы с Климом когда-то были женаты, – запнувшись, проговорила она.
– А как же Китти? Ведь она…
– Мы ее удочерили.
Элькин не нашелся, что сказать.
– Ладно, пойдемте, – произнес он и, подхватив чемоданы, повел гостей сквозь привокзальную толпу.
Нина так и не поняла – как Элькин отнесся к известию о ее предыдущем браке. Что, если он догадался, что зимой она приходила в «Московскую саванну» не столько к нему, сколько к Климу? Ох, какой позор!
Феодосия была жаркой, пыльной и сказочно прекрасной, и постепенно смущение оставило Нину. Она смотрела на татарских женщин в пестрой рванине, на черноусых носильщиков, таскавших здоровые деревянные поддоны на головах, и на веселых торговцев, которые продавали мелких креветок и, как семечки, ссыпали их в газетные кульки.
– В Коктебель на исполкомовской колымаге поедем – я уже обо всем договорился, – сказал Элькин, показывая на стоящий в тени открытый автомобиль. Бока машины были помяты, фары не подходили друг к другу, но зато заднее сидение было покрыто дорогим восточным ковром.
Шофер – загорелый парень в дырявой майке и со здоровыми очками от пыли, болтавшимися на шее, – с любопытством оглядел Нину и Китти.
– Ну что, заводить мотор?
– Заводи! – приказал Элькин и с великим почтением усадил дам в автомобиль.
Они понеслись по улицам, распугивая кур и бродячих собак.
Сидя вполоборота, Элькин рассказывал Нине, как ему удалось восстановить в Коктебеле заброшенную кузню и превратить ее в мастерскую.
Местные власти его не трогали, хотя им тоже велели «вести наступление на частника». Элькин был единственным на всю округу «мастером на все руки» и ему тащили в починку все на свете – от старых, еще дореволюционных генераторов до кладбищенских оград. Исполкомовский автомобиль тоже был его детищем, собранным из трех разных машин.
– Одна беда – народ наш очень бедный, – кричал Элькин, придерживая феску, которая то и дело норовила слететь с его головы. – Иной раз приведут мне осла подковать, а вместо платы овечьего сыра в тряпочке дадут. А мне деньги нужны, чтобы налог заплатить. Хорошо бы Клим побыстрее расплатился со мной за «Машку».
– Он скоро приедет сюда, – отозвалась Нина.
– Если ему некогда, он может переслать деньги телеграфом, – поспешно сказал Элькин. Кажется, ему уже не хотелось, чтобы Клим появлялся в Коктебеле.
Они выехали за город и покатили по желтым холмам, похожим на складки старинного бархатного плаща. Вокруг царила яркая первобытная красота, и Нине уже не верилось, что где-то на свете существует угрюмая Москва, Оскар Рейх и Рабоче-крестьянская инспекция.
Вскоре между гор засверкал бирюзовый треугольник моря.
– Нам туда! – показал Элькин на скалу, напоминавшую гигантский кусок халвы.
Через пять минут автомобиль остановился у невысокого, сложенного из камней забора. Со двора вылетели два мохнатых пса и принялись оглушительно лаять.
Элькин выпрыгнул на дорогу.
– А ну молчать, окаянные! Это Овечка, а это Хрю, – представил он собак. – Добро пожаловать в Дом Славы!
– Почему Славы? – спросила Китти.
– Так зовут мою тетку. Она Бронислава Ивановна по документам, но ее никто так не называет.
Попрощавшись с шофером, Нина и Китти пошли по дорожке к странному кособокому зданию с большой террасой и множеством балкончиков, на которых сушилось белье. Во дворе росли абрикосовые деревья, а у забора помещалась массивная печь – какие гончары используют для обжига посуды. Здесь же, под навесом, стояла целая армия глиняных горшков с нарисованными лицами и ушами-ручками.
На крыльце стояла высокая чернобровая старуха в длиннополом поношенном кафтане с яркой вышивкой. На ногах у нее были стертые туфли с загнутыми кверху носами, а голову покрывала цветистая шаль, завязанная на манер тюрбана. Старуха курила длинную трубку, оправленную в грубое серебро, и вокруг нее распространялся сладковатый запах странного, ни на что не похожего табака.
– Привел? – спросила она Элькина густым басом. – Дачники все на пляже: иди, позови их обедать.
Мелькнула большая тень, и на плечо хозяйки опустился белый какаду.
– Слава! Слава! Слава! – закричал он к великому восторгу Китти. – Два рубля с койки!
– Пошли заселяться, – сказала старуха и поманила Нину и Китти за собой.
Внутри дом походил на богатую дачу, в которой лет двадцать не делали ремонт. Стены были увешаны полками с книгами, самодельными тряпичными куклами, тарелками и все теми же горшками с нарисованными лицами. Окна были распахнуты, и издалека слышался грохот прибоя и смех детей.
