Мэри Бэлоу - Смятение чувств
– Ты что-нибудь забыл? – спросила она.
– К нам пришли поколядовать, – объяснил он. – Их целая армия, Ребекка. Они заполнили весь холл. И хотят повидать тебя. Я, однако, не думаю, что их стоит приводить сюда.
Она рассмеялась.
– Я считаю, что легче тебя туда отнести, – сказал он. – Ты смогла бы это выдержать?
– Вниз? – Ребекка почувствовала себя ребенком, которому предложили редкое угощение. – Сейчас?.. Да ты только взгляни на меня.
– Ты очень хорошо заплела волосы к обеду, – заметил он. – Прическа до сих пор выглядит аккуратно. Я принесу тебе халат и закутаю тебя в одеяло. Но конечно, если только ты сама этого хочешь, Ребекка. Если нет, то я им скажу, что ты себя пока еще не очень хорошо чувствуешь. Если я оставлю дверь открытой, то ты услышишь, как они поют. Я не преувеличил, когда сказал, что их там целая армия.
– Я хочу, – поспешно сказала она, сев в постели и сбросив одеяло. – Сейчас Рождество. Я его обычно любила больше любого другого праздника. Мне кажется, что многие годы я его по-настоящему не праздновала. В последний раз это было в Лондоне вместе с Джу…
– Я сейчас принесу твой халат и одеяло, – сказал Дэвид, уходя в туалетную комнату.
Да, то было в Лондоне вместе с Джулианом. Шумные праздники с множеством служивших с ним офицеров и их женами. Ей там не очень понравилось. Ребекка предпочла бы быть наедине с мужем или в кругу близких друзей. Но Джулиан всегда любил большие сборища.
Это было за несколько дней до ее выкидыша. Возможно, он и случился потому, что она все рождественские дни вопреки своему желанию протанцевала. Джулиан настаивал на том, чтобы Ребекка получила удовольствие. Он утверждал, что ее одолевает хандра, когда она пытается вести спокойную жизнь из страха, что у нее снова произойдет выкидыш.
– Вот все, что надо, – сказал Дэвид и помог Ребекке, сидевшей на краю кровати, надеть халат. – Нет-нет, не вставай. Я оберну тебя одеялом вот так и отнесу вниз. Тебе удобно?
– Я, должно быть, вешу целую тонну, – сказала она. – Весь этот месяц я только и делала, что лежала, и моим единственным занятием было прибавлять в весе.
– Ты как пушинка, – возразил Дэвид.
Он почти не преувеличил. Когда он спускался с ней по лестнице, Ребекка слышала звуки голосов, а когда они подошли к ведущей в холл двери, то ей показалось, что внутри не протолкнуться. Народу было и вправду многовато, но Ребекка тут же разглядела в этой толпе Мириам Фелпс со всеми ее вязальщицами и портнихами и улыбнулась.
Увидев, ее, все стали аплодировать, а затем разразились радостными возгласами. Несколько мужчин в знак приветствия засвистели. Они все уже были в явно праздничном настроении. Ребекка почувствовала, что на глаза неожиданно навернулись слезы, и ей на несколько мгновений пришлось укрыть свое лицо за плечом Дэвида. Когда Ребекка вновь взглянула, то увидела графа и Луизу, стоявших у одного из больших каминов. Во всех каминах пылали толстые поленья. К огню была пододвинута дубовая скамья.
Дэвид усадил на нее Ребекку и сел рядом с ней, не убирая руку с ее плеч. Наступила почти полная тишина.
– Вы поете колядки? – спросила Ребекка. – Так вы же должны ходить из дома в дом. Хотя, судя по тому, сколько вас здесь, сейчас все дома пусты?
Раздался взрыв смеха.
По-видимому, кому-то пришла в голову мысль пойти поколядовать в Стэдвелл. Ведь довольно долго в доме никто не жил. А все знали, что виконтесса прикована к постели и не сможет прийти в церковь. Идея распространилась подобно пожару, и пришли почти все – обитатели коттеджей, многие из деревни.
– Вопрос в том, – сказала Ребекка, – умеете ли вы петь?
И вновь по толпе прокатился хохот. Многие, многие умели петь и пели, а те, кто не умел, все равно присоединились к хору. И было отнюдь не важно, что некоторые пели слишком громко, слишком хрипло или совсем не в тон. Это действительно не имело никакого значения. Ребекка тоже стала подпевать, она слышала, что совсем рядом с ее ухом звучит голос Дэвида. Когда Ребекка посмотрела в сторону Луизы, то увидела, что та тоже поет. Граф, как всегда, выглядел строгим. Но тем не менее отбивал такт ногой.
Обычно приходящие колядовать исполняли три-четыре веселые рождественские песенки, кое-чем закусывали и отправлялись дальше. Но на этот раз они все пели и пели, и через двадцать минут Дэвид дал сигнал дворецкому, и тут же лакеи принесли сидр и пиво с пряностями, а горничные – подносы со слоеными пирогами и кексы. Звуки музыки сменились веселой болтовней и смехом.
– Ты не устала? – тихо спросил Дэвид. – Может быть, мне отнести тебя обратно?
– Пока нет, – ответила Ребекка. – Побудем тут еще немножко, Дэвид.
Он кивнул и положил ей на тарелку слоеный пирог.
Пришедшие были слишком застенчивы и не решались подойти к ним поближе и заговорить, но, ко всеобщему удовольствию, прозвучало несколько шуток. Больше всех понравилась шутка Джошуа Хиггинса, одного из тех молодых мужчин, которые осенью помогали хозяевам в саду.
– Что это такое? – спросил он, когда шум голосов почти совсем смолк и все, по-видимому, уже собирались уходить. Его голос прозвучал озадаченно. – Откуда это попало ко мне? Как оно очутилось в моем кармане? Кто это подложил туда? – Из кармана своего пальто он достал зеленую веточку.
– Мне кажется, Джош, что это омела, – сказал кто-то из мужчин. – Быть может, ее туда положила Мириам. Видимо, она хотела намекнуть, что ты уж слишком медлителен.
Раздался общий смех, а Мириам покраснела и громко запротестовала. Джошуа направился к камину, будто хотел бросить в огонь увядающее растеньице. В последний момент он обернулся. На его лице появилась усмешка. Раздался смех, сопровождаемый одобрительным свистом.
«Боже мой, – подумала Ребекка. – Не собирается ли Дэвид меня поцеловать? Ладно, один поцелуй, меня никак не возбудит. Ведь в конце концов наступает Рождество».
А потом Дэвид крепче сжал ее плечо. Второй рукой он взял жену за подбородок и повернул ее лицо к себе. И поцеловал ее. Слегка… В губы… Так, как поцеловал ее в день свадьбы перед алтарем… Поцелуй на людях… Рождественский поцелуй… Раздался пронзительный свист.
В день свадьбы Ребекку угнетала мысль о том, что рядом с ней – Дэвид, что она добровольно выходит за него замуж, что она отдает ему всю себя до конца своих дней. Тогда она испытывала ужас при мысли о предстоящей близости с ним. А теперь…
А теперь? Снова рядом Дэвид. Ее муж. Она отдалась ему и теперь носит в своем чреве его ребенка. Она – его жена на всю жизнь. Ничто не изменилось. За исключением того, что нет больше ужаса. И подавленности. Как это прекрасно – испытывать чувство сопричастности: этому дому, этим людям. Как чудесно вновь принадлежать мужчине. Жить с возрожденной надеждой на то, что ты способна иметь своего собственного ребенка.
