Анна Кэмпбелл - Пленница греха
Все это было ему ненавистно. Ненавистно и омерзительно до глубины души.
«О, Гидеон. Прости меня. Прости».
Она протянула руку и положила ладонь на мощное предплечье. Он отшатнулся. Как раньше. Сердце ее сжалось от страха. Неужели он вернулся в свой кошмар?
Нет. Теперь поздно отступать. Она ступила на эту тропу и, куда бы она ее ни привела, пройдет ее до конца.
Собравшись с духом, Чариз посмотрела на его спину, обезображенную многочисленными шрамами.
Как он мог выдержать все эти пытки и остаться в живых?
Чариз с трудом сдерживала слезы. Она должна быть сильной, такой же, как Гидеон.
Дрожащей рукой Чариз провела по шраму, что лег поперек его ребер. Он снова вздрогнул, хотя шрам тот давным-давно зажил.
— С тебя довольно? — зло спросил Гидеон.
— О, Гидеон, что они с тобой делали? — прошептала Чариз.
— Я тебя предупреждал.
Она провела ладонью по шраму, плоть под ее пальцами была противоестественно гладкой.
— Я все равно считаю тебя красивым, — выдавила она.
Мышцы его напряглись, он увернулся из-под ее руки.
— В самом деле, моя нежная Чариз? — прорычал он. — А как насчет этого?
Гидеон сорвал перчатки с рук и бросил на пол.
Глава 19
Сердце Чариз перестало биться. Наконец она увидела то, что Гидеон прятал, и глазам своим не поверила.
— О, Гидеон, — прошептала Чариз.
— Страшно смотреть, верно? Хорошо, что они работают. После пытки я был уверен, что лишился их. — Он поднял правую руку и поднес к лицу Чариз. — Ты хочешь, чтобы это касалось твоей кожи? Хочешь?
— Не надо, — взмолилась Чариз.
Она схватила его руку, но он высвободил ее и отошел к камину.
— Не надо прикасаться к тебе? — От его горького смеха Чариз поежилась. — Мне бы в голову не пришло осквернить твое тело этими клешнями.
Он зло на нее посмотрел и зашагал к двери, по дороге схватив со стула сюртук.
— С меня довольно. Найди, черт возьми, иное применение своей благотворительности.
— Гидеон, пожалуйста, не уходи! — воскликнула Чариз.
— Увидимся утром, — глядя на нее, процедил он сквозь зубы.
Она не могла позволить ему уйти вот так, в полной уверенности, что она презирает его за следы пыток на его теле. Чариз бросилась к нему и обеими руками вцепилась в его обнаженное предплечье.
— Нет!
— Отпустите меня, мадам, — холодно произнес он, но остановился.
Его била дрожь, как во время приступа, которые время от времени с ним случались.
— Никогда, — произнесла она, взяла его изуродованную руку обеими руками и пожала. — Никогда, никогда, никогда.
Он был на грани срыва. В гневе. В горе. Он готов был сорваться в любую минуту. Возможно, она зашла слишком далеко. Чариз погладила его руку дрожащими пальцами, словно могла излечить своим прикосновением то, что излечить невозможно.
Он разжал вторую руку, и сюртук упал на пол. Он никуда не уйдет. Он опустил голову и прижался лбом к двери.
Она держала его обезображенную руку, понимая, что делали с ним его мучители. Шрамы. Рубцы от ожогов. Кое-как сросшиеся кости. Бесформенные ногти.
То, что с ним сделали, невозможно описать, невозможно себе представить. Гнев душил Чариз, ей хотелось кричать и драться. Но все, что она могла, это плакать.
«Господи, я должна унять эти бесконечные слезы!»
— Чариз, я не хочу твоей жалости, — сказал Гидеон.
Он ошибся относительно ее реакции. Жалость была слишком слабой реакцией на ужасы, выпавшие на его долю. Она чувствовала себя так, словно сердце ей надвое разрубили топором, и оно больше никогда не срастется.
— Я не жалею тебя, — сдавленным шепотом произнесла она.
Гидеон по-прежнему не смотрел на нее.
— Я тебе не верю.
Резким движением он прижал вторую ладонь к двери. Эта рука была изуродована так же сильно, как и та, которую она держала в руках. Но, глядя на эту распластанную по дереву руку, она видела в ней былую грацию и красоту.
— Моя любовь. Мне так жаль.
Чариз не могла выразить словами, что чувствовала. Но там, где были бессильны слова, на помощь пришло сердце. Сжимая в дрожащих ладонях его изуродованную руку, она поднесла ее к губам.
Гидеон замер. Дрожь прекратилась.
— Ненавижу то, что они сделали со мной, — едва слышно произнес Гидеон, уставившись в дверь. — Ненавижу то, что вынужден вечно жить с Рангапинди.
О Боже.
В его голосе звучали стыд и боль. Чариз прижалась к его покрытой шрамами спине.
Не выпуская его руки, той, которую она поцеловала, она подняла вторую руку и накрыла ту его руку, которую он прижал к двери. Он невольнодернулся от ее прикосновения, но потом успокоился.
Она не знала, как долго они простояли так.
Спустя какое-то время она почувствовала, что Гидеон шевельнулся, открыла глаза и распрямилась. Наконец он повернулся к ней.
— Чариз…
Гидеон посмотрел на нее. В его взгляде она прочла безысходность и отчаяние.
— Все хорошо, любовь моя.
Чариз обняла его. Он ответил на ее ласку. Она крепче сжала его в объятиях.
— Все позади, все позади.
— О Господи, — произнес он наконец со стоном, обнял ее дрожащими руками и прижал к груди.
— Я хочу подарить тебе покой, — прошептала Чариз, уткнувшись в его густые темные волосы.
— Ты уже подарила, — сказал он, но руки, которые ее обнимали, говорили об отчаянии, а не о покое.
Это не покой. Но, возможно, он и покой были так чужды друг другу, что он уже не узнавал его.
— О, Гидеон, как бы я хотела, чтобы это было так, — печально сказала она.
Он обнимал ее так крепко, что ее груди вжимались в его грудь. Голова его опустилась ей на плечо. Волосы его щекотали ее шею как тогда, когда они впервые лежали в одной постели.
— Стоит мне посмотреть на свои руки, и все это возвращается вновь. Вонь. Жара. Холод. Голод и жажда. И постоянная боль.
— Не знаю, как ты все это выдержал, — тихо произнесла Чариз.
— Я не выдержал. Я молил их о пощаде.
Он был так жесток к себе. Если бы только он мог подарить себе малую толику той доброты, которую так щедро дарил ей.
— Ты не предавал своих товарищей и свою страну, — сказала Чариз. — Ты год терпел пытки и не сломался. В тебе слишком много храбрости. И это мешает тебе жить.
— Ты бы так не думала, если бы видела, в какое жалкое ничтожество я превратился, когда они принялись за мои руки.
Руки его беспорядочно блуждали по ее спине. И от этой ласки по телу ее разливалось тепло.
— О, любовь моя, — проговорила Чариз, продолжая гладить его по спине.
Под пальцами ее узор из шрамов рассказывал историю о невыносимых испытаниях, о той жестокой дани, которую потребовали от него годы служения в Индии. Она не могла видеть его искореженных рук. Но ей ни к чему было на них смотреть. Такое не забывается.
