Тесса Дэр - Пленник ее сердца
– Нет, никаких высоких чувств – ничего, кроме физиологии. – Гриффин провел рукой по волосам. – Она была оперной певицей. Я знаю, это пошло, но отношения такого рода не редкость в нашей среде. Как бы там ни было, все давно в прошлом.
– Вам ни к чему оправдываться, в особенности передо мной.
– Будь у меня хоть какие-то оправдания, в первую очередь я должен был бы представить их вам. Но у меня их нет. Мы не были особенно близки, да и виделись редко, и все так или иначе шло к разрыву, но тут она сообщила мне, что ждет ребенка.
– Вы обрадовались этой новости?
– Я был в ярости, поскольку всегда старался соблюдать осторожность, да и она уверяла меня, что тоже предпринимает кое-какие меры. – Он принялся нервно мерить шагами комнату. – Как бы то ни было, ответственность за произошедшее я взял на себя и поселил ее в пригородном коттедже, нанял горничную и повитуху и выделил средства для ребенка. Было сделано все, что принято в моем кругу в подобных ситуациях.
– Когда беременеют любовницы, – добавила Полина.
Грифф кивнул.
– Я навестил ее в коттедже, убедился, что она ни в чем не нуждается, и заверил, что предоставлю финансовую поддержку ребенку. И как раз когда я собрался уходить, она схватила мою руку… – Грифф уставился в пустую стену, словно с нее считывал свои воспоминания. – И вот тогда я испытал настоящее потрясение. Мы никогда не держались за руки. И ребенок, мой ребенок, толкнулся в мою ладонь ножкой.
Грифф медленно обернулся.
– И толчок был такой сильный. Эта новая жизнь, которую я помог создать, заявляла о себе с яростной, бурной настойчивостью. Клянусь, тот удар детской ножкой распахнул мое сердце. Я до сих пор не могу забыть это ощущение.
Полина смотрела на него с улыбкой.
– И после этого, уже не в силах оставаться безучастным, я возвращался туда вновь и вновь, навещая ее чаще, чем когда она жила в Лондоне, лишь для того, чтобы приложить руку к ее разбухающему животу. Вы знаете, что у ребенка бывает икота, когда он еще находится в материнской утробе?
Полина молча покачала головой.
– И я тоже не знал. Но так бывает. Каждый толчок был для меня как чудо. Не могу объяснить, что со мной случилось: впервые в жизни я…
«Полюбил», – закончила за него Полина мысленно. Пусть он и не произнес этого вслух, истина была налицо: он полюбил, полюбил беззаветно собственного ребенка, почувствовал себя отцом. Любовь эта была написана у него на лице, на стенах комнаты ее излучали гарцующие пони и яркие радуги.
– Ее родные жили в Австрии. Когда война наконец закончилась, она захотела уехать домой, но боялась, что в семье не примут ее незаконнорожденного ребенка, поэтому попросила меня пристроить его куда-нибудь. Я сказал, что этому не бывать, и решил, что буду растить его сам в своем доме и дам ему свое имя.
Полина в молчаливом восхищении смотрела на него. Чтобы герцог растил бастарда в собственной семье, да еще и дал ему свое имя? О таком она никогда не слышала.
– Вот тогда я и освободил одну из комнат.
Грифф обвел взглядом стены и уставился в потолок.
– Я знаю, что детские обычно располагаются на половине прислуги, но мне хотелось, чтобы малышка была ближе ко мне.
Еще несколько долгих мгновений он смотрел в пустоту.
– Мне так и не выпал шанс привезти ее сюда. На первой неделе жизни она заболела. С тех пор прошли месяцы. Мне надо перекрасить комнату, но рука не поднимается.
– Никто не знает о вашей утрате? Даже ваши друзья?
Грифф покачал головой.
Она сочувствовала ему всем сердцем. Понятно, почему он искал уединения все это время. Он был в трауре. Он скорбел. И, что еще хуже, скорбел в одиночестве. Герцогиня думала, что он не хочет иметь детей, а на деле все оказалось совсем наоборот. Он мечтал, чтобы дочь жила с ним, предвкушал радости отцовства, но все надежды его рухнули.
– Так что сами видите: я не нуждаюсь в том, чтобы какая-то там юная барышня внушала мне, как важно любить, и стремилась сделать меня лучше. Я уже нашел ту девочку. Она была вот такой, – развел он руки примерно на фут, – почти без волос и совсем без зубов. И благодаря ей я понял, что для меня в жизни по-настоящему важно, но мне этого иметь не дано.
– Но это неправда. Со временем вы…
– Нет. Вы не понимаете. Это злой рок: единственным ребенком в семье был и мой отец, и хотя моя мать родила еще троих детей после меня, ни один из них не прожил больше недели. Я был тогда совсем маленьким, но траур в доме помню. По этой самой причине мне даже в голову не приходило обзавестись семьей, несмотря на то что я последний из рода… скорее даже именно поэтому. В нашем роду выживали только дети, рожденные первыми, и потому мне мало верилось, что я когда-нибудь стану отцом. А потом этот удар маленькой ножки в мою ладонь… Он подарил мне надежду, что у меня все будет не так.
Полина подошла к нему и осторожно коснулась руки.
Он был напряжен словно натянутая струна.
– Я не смогу пройти через все это еще раз, так что род Халфордов на мне и закончится.
– Вы это окончательно решили?
– Да. – Гриффин обвел взглядом комнату. – Надеюсь, вы никому об этом не скажете.
Полина понимала, что он имеет в виду в первую очередь мать.
– Даю слово, что я ей не скажу, но вам следует.
– Нет, – заявил он твердо. – Она не должна об этом узнать. Никогда. Именно по этой причине я и…
– По этой причине вы и привезли меня сюда. Теперь я все поняла.
Наконец-то. Дело, оказывается, не в том, что Гриффину по душе жить распутником и богатым бездельником, не желающим связывать себя брачными узами. Он решил, что не имеет права жениться, и не знал, как сообщить об этом матери. Герцогине отчаянно хотелось внуков, а он не находил в себе мужества признаться, что у нее уже была внучка, потому что знал: это разобьет ей сердце.
Вот и скорбел он втайне от всех, приняв на свои плечи всю тяжесть свалившейся на него беды.
– Грифф, вам ни к чему нести эту боль в одиночестве. Если не можете рассказать обо всем герцогине, то поговорите со мной, пока я еще здесь.
– А что, по-вашему, я делаю сейчас? Не говорю с вами?
«По правде говоря, нет».
На протяжении всего этого горького повествования тон его был на удивление ровным, даже деловым, но Полина знала, что это спокойствие лишь видимость. Гриффин не хотел – а скорее не мог – выпустить пар, дать волю слезам. Здесь, в пустой холодной комнате, ничто к этому не располагало, а ему нужно было выговориться, выплакаться, отдаться воспоминаниям, чтобы отпустили его.
А это возможно только с другом, которому он полностью мог бы доверять.
– Вы заперли горе в себе на долгие месяцы. Можно, конечно, продолжать хранить его в тайне, но до тех пор, пока вы не раскроете сердце, не распахнете навстречу миру, ни один лучик солнца в него не проникнет.
