Ангелочек. Время любить - Дюпюи Мари-Бернадетт

— О, не приставайте к нему! — воскликнула Октавия. — В кои-то веки он сидит спокойно. Скоро за ним придет Розетта. Сегодня они обедают у мсье Лубе, отца Энджи.

— Я не способен обидеть невинного крошку, — возразил Луиджи. — Но почему вы так зовете Анжелину? Разумеется, это очаровательное имя, но необычное.

— Лорд Брунел утверждал, что в Лондоне Анжелину звали бы Энджи. Это имя нам очень понравилось, мадемуазель и мне. Розетта тоже стала так ее звать. Больше ничего хорошего этот лорд не оставил нам!

Дородная Октавия приподняла крышку котелка, откуда тут же пошел ароматный запах белого вина, тмина и рыбы.

— Пахнет вкусно! — воскликнул Луиджи. — Когда будет подан обед?

Он вновь перешел на властный тон, не имеющий ничего общего с естественным. Но Октавия не заблуждалась на этот счет, ее невозможно было обмануть. Вздохнув, она принялась отчитывать Луиджи:

— Не утруждайте себя, не стоит важничать! Для вашего сведения скажу, что мадемуазель обедает в час дня, в гостиной.

— Вот уж не знал, что слуги позволяют себе разговаривать со своими хозяевами в подобном тоне! — Луиджи усмехнулся.

— До соответствующего распоряжения вы не мой хозяин, — раздраженно отозвалась Октавия.

В дверь постучали. Луиджи бросился открывать, уверенный, что пришла Розетта. Увидев Луиджи, девушка робко улыбнулась.

— Здравствуйте, мсье, — тихо сказала она. — Сегодня утром я не нашла вас в конюшне. А ведь я вам сварила вкусный кофе.

— Я ушел на рассвете, решил прогуляться по лесу, подышать свежим воздухом. Анжелина разбудила меня, выводя кобылу, но я притворился спящим.

— Да, ее вызвали в Мули. Он готов, малыш? Я должна отвести его к мсье Огюстену.

Розетта направилась в кухню. Октавия покачала головой.

— Ты никогда не опаздываешь, малышка. Ну, бегите, пока он не испачкался. Я слышала, как ты разговаривала с мсье Жозефом. Анжелина не пойдет к отцу? Тебе будет не по себе одной с этими людьми.

— Ба! Всегда можно поговорить о погоде. Я поступаю так, как мы договорились. Ты идешь, Анри?

Малыш подбежал к Розетте, которая часто брала его на руки, чтобы поцеловать. Но на этот раз она этого не сделала. Более того, когда Анри ухватился за ее юбку, она принялась отчитывать его.

— Нет, сегодня я не понесу тебя. Дай мне руку, ты уже большой мальчик.

— Нет, на лучки! — настаивал малыш, готовый расплакаться.

— Да возьми его наконец! — воскликнула Октавия. — Моя бедная Розетта, ты приучила его к ручкам, а теперь вдруг заартачилась!

Спаситель, стряхнув с себя оцепенение, счел необходимым залаять. Он разволновался, услышав, что его протеже начал плакать.

— И все же он пойдет сам! — заявила Розетта, нервно поглядывая по сторонам. — Я вовсе не заартачилась, просто у меня болит спина. Это Анри стал слишком тяжелым!

— Да что ты мелешь? — насмешливо сказала служанка. — Это Анри-то тяжелый? И незачем орать! Ты разбудишь мадемуазель. Анри, ты слышишь, похоже, у Розетты болит спина. Тебе придется идти пешком, мой бедный малыш.

Луиджи, присутствовавший при этой сцене, от души веселился. Он уже предвкушал, как теперь заживет, всегда сытый, в тепле. А эти небольшие стычки трех женщин будут развлекать его.

— Какой капризный ребенок! — воскликнул он, изображая негодование. — Меня воспитывали в строгости, приучали к дисциплине. Я не знал, что такое бархат и шелка. Из него вырастет мерзкий тип.

Никто не заметил появления Жерсанды. В голубом атласном пеньюаре, в ситцевом чепце, она неуверенной походкой шла по вестибюлю.

Старая женщина оперлась о дверной косяк. Увидев Луиджи, она мгновенно разволновалась и с трудом сдержала стон, готовый вырваться из груди. Ее сердце вновь бешено забилось, она стала задыхаться.

— Что происходит? — спросила Жерсанда, отдышавшись.

— Мадемуазель! Боже мой! Вам не стоило вставать, ведь доктор запретил! — запричитала Октавия.

— Меня разбудил плач малыша. Здравствуй, Жозеф. Здравствуй, Розетта. Ну, мое сокровище, в чем дело? — спросила Жерсанда, подходя к ребенку.

— Озетта — она злая, — всхлипывая, сказал Анри.

— Нет, Розетта всегда заботится о тебе. Ты должен ее слушаться. Знаешь что? Собака хочет размять лапы. Погуляй с ней на площади. Поторопись. И будь вежливым с мсье и мадам Лубе. Если будешь хорошо себя вести, завтра получишь ячменный сахар.

— Да, мама, — согласился обрадовавшийся Анри.

Жерсанда не забыла о воскресном обеде у сапожника. Смущенная, что вышла в наряде, который считала не слишком приличным, она поспешила уйти в свою комнату. Луиджи, не проронивший ни слова, бросил на Жерсанду недоуменный взгляд. У него пропало желание паясничать, поскольку ему было противно мучить старую женщину, к тому же, по всей видимости, больную.

— До скорого! Я буду держать Спасителя на поводке! — крикнула Розетта, которой удалось схватить Анри за руку.

Октавия и Луиджи остались одни. Служанка задумалась.

— Розетта не в духе, — доверительно сказала она. — Болит спина! В ее-то возрасте! Ладно. Я покажу вам вашу комнату, поскольку я уже освободилась. Затем я подам вам матлот из угрей.

— Секунду, моя славная Октавия! — воскликнул Луиджи. — Я хотел бы сказать два слова моей дорогой матушке.

— Хм! Если эти два слова приведут ее в такое же состояние, в каком она пребывала вчера вечером, то будет лучше, если вы оставите ее в покое. И я предпочитаю сообщить мадемуазель, что вы хотите с ней поговорить. Так к даме не входят, нет… Но… Вам следует научиться хорошим манерам, мсье Жозеф.

Столь властный тон немного охладил пыл Луиджи. Он решил, что лучше промолчать. Все происходило не так, как он рассчитывал. Он попытался раздразнить служанку, но та дала ему отпор. Жерсанда де Беснак вызывала у него жалость, и он напрасно пытался разбудить в себе ненависть к ней. Что касается Анжелины, его прекрасной Виолетты, он мечтал вновь увидеть ее, хотя и был глубоко разочарован из-за ее бурного прошлого.

«Два любовника, сын! — думал он, ходя по гостиной. — На мой взгляд, многовато. Но она такая красивая! А этот поцелуй! Черт возьми, этот поцелуй! После подобного поцелуя можно и умереть».

Внимание Луиджи привлекла небольшая картина в позолоченной раме. Это был портрет белокурой девушки с лицом Пресвятой Девы и ангельским взглядом.

— Черт возьми, кто это? — спросил он вполголоса.

Октавия, заставшая эту сцену, протянула руку в сторону картины.

— Это мадемуазель, когда ей было двадцать лет. В то время я уже знала ее, поскольку работала служанкой на ферме, расположенной недалеко от владений ее родителей. И могу вас заверить, что в жизни она была гораздо красивее. У нее была прозрачная кожа, она была такой изящной!

Смущенный акробат нахмурил брови и стал пристальнее вглядываться в портрет.

— Действительно, я мог бы догадаться, — отметил он.

— Она была миниатюрной, но сильной, как парень. И доказательством этого служит то, что она сумела вытащить меня из петли, когда я пыталась повеситься. Ей, мадемуазель, я обязана жизнью, хотя в тот момент я считала, что моя жизнь ничего не стоит.

— Почему?

— Я потеряла мужа и двухлетнюю дочку. Их унесла эпидемия холеры. Когда кладут в землю тех, кого любишь, мсье Жозеф, тебя пронзает такая сильная боль, что ты хочешь последовать за ними. Вот! Мадемуазель ждет вас.

Луиджи сдержал слова сочувствия, готовые сорваться с языка. Он осторожно вошел в комнату своей матери. Причесанная и напудренная, она сидела на кровати, откинувшись на две большие подушки. В ее голубых глазах блестели слезы. И Луиджи прочитал в них невыносимую тоску.

— Жозеф, теперь я выгляжу чуть лучше, не так ли? Как мило, что ты вернулся! Октавия сообщила мне, что ты собираешься обосноваться здесь. Знаешь, я так рада! Я хочу, чтобы здесь ты чувствовал себя как дома. Скажи мне, что тебе хотелось бы переставить, изменить. Если тебе нужны деньги, я могу немедленно дать их тебе. Они лежат в шкатулке, там, в шкафу.

Старая дама смотрела на Луиджи с таким отчаянием, что он, смутившись, отвернулся. Казалось, она хотела вобрать в себя его черты, жесты, даже дыхание.