Барбара Картленд - Черная пантера
Кровать Элизабет была отгорожена ширмой. Жалюзи были опущены. Вскоре мои глаза привыкли к царившему в палате полумраку. Я увидела Элизабет. Она была страшно бледна, и ее волосы были откинуты со лба. В остальном она казалась такой же, как всегда. Ее глаза были закрыты, и я решила, что она спит. Я подошла поближе. Монахиня, которая сидела возле ее кровати, бесшумно прошла в другой конец комнаты.
— Элизабет! — прошептала я.
Она очень медленно подняла веки. На ее губах появилась слабая улыбка.
— Привет, Лин, — проговорила она.
Мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова.
— Дорогая, с тобой все в порядке? — спросила я.
Это был жутко глупый вопрос, но я не могла придумать ничего другого.
— Абсолютно, — ответила она. — Я не боюсь.
Впервые с тех пор, как я узнала о несчастье с Элизабет, мне захотелось плакать. Слезы душили меня, они каким-то комом застряли у меня в горле, мешая говорить. Я увидела, что ее губы опять зашевелились.
— Береги Филиппа, — еле слышно сказала она.
— Обязательно.
Она еще раз улыбнулась. Потом ее глаза закрылись, как будто она страшно устала. Ослепленная слезами, я побрела к двери, которую открыла передо мной монахиня. Филипп ждал в коридоре.
Я взяла его под локоть. Мои пальцы так сильно вцепились в его руку, что казалось, они проникают в тело.
— Выслушай меня, — сказала я. — Элизабет любит тебя. Она всегда любила тебя. Иди и поцелуй ее, пусть она умрет счастливой.
Я не видела его лица. Слезы застилали мне глаза. Я услышала его шаги. Чья-то холодная и твердая рука обняла меня за плечи и повлекла за собой по коридору.
— Пойдемте, — услышала я ласковый голос матери-настоятельницы.
Мы вместе спустились вниз. Она провела меня в свой кабинет.
— Вот, выпейте, — сказала она, подавая мне мензурку.
Я сделала так, как она говорила, просто потому, что была не в силах спорить. Я почувствовала, как микстура обожгла мне горло, и, поставив мензурку, сжала руки, чтобы сдержать накатывавший на меня приступ рыданий.
— Вам надо держать себя в руках, — посоветовала мать-настоятельница, — я сомневаюсь, что Элизабет Батли несчастлива.
— Дело не в этом — просто у нее было так мало хорошего в жизни, так мало счастья, и мне хотелось бы, чтобы она пожила подольше и нашла хоть частичку того, чего была лишена.
— Возможно, ее ожидает еще большее счастье, — проговорила мать-настоятельница.
Я подняла на нее глаза, и с моих губ сам собой сорвался вопрос:
— Вы уверены, что после смерти есть жизнь?
— Совершенно уверена, — просто ответила она.
Внезапно ее лицо озарилось внутренним светом, превратившим морщинистую старуху в настоящую красавицу.
Я больше ни о чем не успела ее спросить, так как дверь открылась, и вошел Филипп. Он был бледен, и я поняла, что, несмотря на свое внешнюю сдержанность, он очень переживает и подавлен. Он опустил на мое плечо руку, как бы пытаясь успокоить меня. Потом он повернулся к матери-настоятельнице.
— Может, нам стоит остаться? — спросил он. — Что мы можем сделать?
— Ничего, — ответила она. — Думаю, вам лучше отвезти вашу невесту домой. Леди Батли будет здесь минут через сорок. Я могла бы позвонить вам, если вы хотите с ней увидеться.
— Позвоните мне в том случае, если я понадоблюсь ей, — сказал Филипп. — Дайте мне знать, если состояние изменится, хорошо?
— Конечно, — проговорила она. — Вы будете в Чедлей-Хаусе?
— Мы сейчас едем туда, — ответил Филипп.
Я протянула руку матери-настоятельнице.
— До свидания, спасибо.
— До свидания, моя дорогая. Да благословит вас Господь.
Нашу машину окружила стайка мальчишек, мечтавших потрогать серую краску. Их сдерживало только присутствие шофера. Мы с Филиппом сели, и машина тронулась с мест. Я не воспротивилась тому, что Филипп приказал ехать к Чедлей-Хаусу. По приезде он дал указания дворецкому, чтобы тот соединил его с Анжелой и теми людьми, с которыми мы должны были ужинать. Я не знаю, о чем он с ними говорил, потому что поднялась наверх в его гостиную, легла на диван и закрыла глаза.
— Я отменил сегодняшний прием, — сказал Филипп, входя в комнату, — и все объяснил твоей сестре. Я приказал подать легкий ужин сюда.
Я была благодарна ему за заботу.
Он прикурил сигарету и сел рядом со мной.
— Закрой глаза, Лин. Постарайся заснуть.
Мне не хотелось говорить, поэтому я слабо улыбнулась и закрыла глаза, хотя знала, что заснуть не смогу.
Прошел почта час, когда раздался резкий звонок телефона, заставивший нас вздрогнуть. Филипп подошел к столу и взял трубку.
— Да, говорит сэр Филипп Чедлей. Спасибо, что сообщили мне. Леди Батли приехала? Отправилась домой? Большое спасибо. Я заеду утром. Спокойной ночи.
Я поднялась с дивана.
— Она умерла, — мои слова прозвучали скорее как утверждение, а не как вопрос.
— Она тихо скончалась двадцать минут назад, — ответил он. — Вскоре после нашего ухода она впала в бессознательное состояние. Ее мать не успела к ней.
— Я рада. — Сообразив, что Филипп не понял меня, я добавила: — Рада, что именно ты оказался последним, кого она видела. Она любила тебя, Филипп.
— Я знаю, — проговорил он. — Все это было безнадежно. Что я мог сделать?
— Я уверена, что здесь нет твоей вины, — сказала я. — Родственники Элизабет из кожи лезли, чтобы подыскать ей хорошую партию, а ты был добр к ней. Она все рассказала мне, она ни в чем не винила тебя. Она просто любила тебя. — Мой голос дрогнул.
Филипп обнял меня за плечи.
— Постарайся не быть такой несчастной, Лин, — попросил он.
— Я не несчастна, — ответила я. — Думаю, Элизабет не будет сожалеть о том, что оставила в этом мире. Просто… о, я не знаю… это ужасно бессмысленно — любить, страдать и вот так умереть, без всякой причины.
— А разве у других жизнь складывается иначе? — спросил он.
— Возможно, ты прав, — проговорила я, а потом задала тот самый вопрос, который уже один раз задавала сегодня: — Ты веришь в существование жизни после смерти?
Он отпустил меня и опустился в низкое кресло, которое стояло возле камина.
— Не знаю, — ответил он.
Я села на коврик у его ног и подняла на него глаза.
— Почему нам ничего неизвестно? — спросила я. — Почему у других, вроде матери-настоятельницы, есть твердая вера, абсолютное понимание этого вопроса, а мы с тобой теряемся в сомнениях?
— Я отдал бы полжизни за то, чтобы быть столь же уверенным, — проговорил Филипп, причем в его голосе слышалось страдание.
— Почему? — почти неслышно промолвила я.
