Людмила Сурская - Сколько живёт любовь?
— Слушаю?
— К тебе не просто попасть, — улыбнулась лукаво уголком губ. Рассматривая в упор его она пыталась определить, как он относится к её приходу и что её ждёт. Но на сей раз он был словно под завесой. Возможно, потому что отводил глаза. Хотя, если быть честной, он для неё так и остался не взятой высотой.
— Но не для тебя, — усмехнулся он.
Прервал звонок телефона. Сделав по ходу разговора какие-то пометки на листе бумаги, он повернулся к ней. Мол, продолжим.
— Понимаю, что навязываюсь… — рисовалась она.
— Ну что ты… — вставил он не снимая с лица усмешки и смотря в разложенные перед собой бумаги.
Её лицо источало смущение и благодарность.
— Я рада, что ты не нашёл нужным с любезной улыбкой отказать мне.
— Ерунда.
— Чудесно, что ты не забыл о моём приходе…
Её игра в вежливость его озадачила. Он промедлил с ответом.
— Я на работе. — А про себя подумал: "Ха, о таком захочешь — не забудешь!"
Теперь замешкалась она, неожиданно проявляя чуткость, спросила:
— Как ты себя чувствуешь?
— Учитывая моё ранение, неплохо, — усмехнувшись такой заботе вежливо, но абсолютно равнодушно отговорился он. Изо всех сил стараясь казаться бодрячком и по горло занятым человеком.
"Чего воду в ступе толчёт. Крутится же возле моих замов и знает всё не хуже меня", — проплыло в голове.
Помолчали. Они сидели лицом к лицу, каждый в двойной роли: охотник и дичь. Прикидывая ходы и прощупывая почву, они исследовали друг друга. Она порылась в сумочке, достала платочек, покомкала в руке. Как-то жалобно протянула:
— Молчим…
Рутковский ничего не перекладывал и нигде ни в чём не рылся, продумав всё до мелочей заранее, просто смотрел.
— Говорить пришла ты, тебе и карты в руки, — отрезал он, пожав плечами.
— Кажется, и не было разлуки…,- переходя на лирический артистичный тон, пытается, невинно улыбаясь, шептать она. Только улыбка та выходит, не смотря на старания, неестественной. Скорее злой и кривой, чем даже обязательной. Глаз же совсем не затуманен воспоминаниями, а цепкий. "Постарел, ох, как постарел, а бодрится. Да, года работают не на него, но держится. Как живётся с ним его обожаемой Люлю, тоска", — размышляла она.
— Короче пожалуйста, — вернул её в действительность он. И так её тираду выслушал молча.
Она опять говорила о том, о чём он не желал слышать. Ситуация та ещё. Дичь и охотник в одном лице. Как два охотника они держали соперника на мушке, как дичь — готовились избежать удара. Рассматривать не очень-то хотелось, но и прятать взгляд ни к чему. Смотрел холодно и прямо. Она ещё раз, как бы напоминая о себе, повторила про разлуку, напомнила, как им не плохо было в постели… У него неприятно задрожало где-то в груди: "Надо же кокетничает… Неужели нельзя не лезть в те дебри". Ему никак не хотелось чувствовать себя виноватым и снова топтаться в своей грязи. Он с трудом верил в степень своей глупости, совершённой когда-то. Как он мог такое натворить? Его взгляд застыл на лице женщины и в нём закипело раздражение, но вспомнив Люлю с её: "Ради семьи выдержишь". Опять стараясь ровно произнёс:
— Да-а-а!.. Давай ближе к делу, — сухо оборвал он её красноречие. Ему не терпелось выяснить, зачем она прискакала и что ещё придумала и быстрее покончить с этой нелепой ситуацией. — Мы зря тратим время. У меня не мало дел.
Получилось не ровно, а сухим, холодным тоном. Но даму не так просто выбить из седла.
— Я к тебе пришла, как к самому родному человеку. Можно сказать распахнула душу. А ты… — возмутилась она. Но под его тяжёлым взглядом перешла до главного:- Наша дочь хочет носить твою фамилию… — Она специально сделала паузу, но наткнувшись на его молчание и ледяное презрение, продолжила. — Тебе лучше ей её дать. Сам понимаешь, я могу причинить тебе и твоей обожаемой семье массу неприятных минут. Ты пойми… Войди в моё положение… У меня рука не дрогнет посвятить Аду в тобой рассказанную правду или дать почитать ей и внукам твои потрясающие письма. Не сердись. Я хочу, чтобы ты выкупил у меня моё молчание. Мне не по душе… Но…будь умным. Это не большая цена по сравнению с тем, какую могу устроить тебе публичную порку. Полежишь мордой в грязи. Я немного прошу, если учесть то, сколько людей при этом пострадает… Ох, я боюсь даже предположить. Рассказывать как я это и какими методами сделаю или сам догадаешься? — Она помолчала ожидая его реакции, но он из образа восковой фигуры не вышел. Пришлось продолжать. — Только представь, как народ по-другому на тебя взглянет… Опять же, Хрущёва, Жукова вспомню… Мелочи, но для скандала пригодятся. Напомнить?
Галина уставилась на него испытывающим взглядом: понял ли? По тому как заёрзал: понял.
Он побледнел. Удары шли ниже пояса. Естественно, он понял намёки. Как он сейчас жалел о тех минутах глупой откровенности. Но свой нос не откусишь. Внимательно смотрел и думал: предсказании Юлии оправдалось. Обстановка прояснилась, но стало ужасно неловко. Он явно почувствовал как её стопа попирала его голову. Он даже выгнул шею, чтоб избавиться от этого ощущения. Выпад в сторону Жукова ему страшно не понравился. Было, обижался, как любой обиженный человек, только и всего. Ведь он не из железа. Но это только его обида и больше ничья.
— Только попробуй! — прошипел в запальчивости он таким зловещим тоном…, но тут же прикусив язык уткнулся в стол. "Боже! Люлю предчувствовала… Как стыдно…"
У него зачесалась щека и захотелось немедленно проверить на месте ли нос, но он стерпел. Теперь он видел её насквозь. Из себя его не вывести… Он не сорвётся. Но она бровью не поведя продолжала:
— Прости, но я мать… за своё борюсь. Представляю, что чувствовала бы я сама на твоём месте, но у меня нет выхода… Не упрямься. Подумай, как у нас любят писать… Скажу воспользовался служебным положением, надавил, принудил меня… Представляешь, как они тебя размалюют. А как будет чувствовать себя твоя жена, прочитав твои письма, — после его молчания жёстко сказала она.
"Какая к дьяволу мать…,- вспомнив орущего с разбитым личиком ребёнка поёжился он. — Мать между мужиком и дитём выберет всегда ребёнка, а она держалась за его штаны". Да дело даже не в этом. Не сложно, понял — она пытается загнать его в каскад разномастных углов. Неужели не понимает, что его не сломать. Глупо. На дуру птичка певчая не тянет. Значит, задача другая. Сердце рвалось от возмущения. Руки, показалось, задрожали, и он резко убрал их под стол. Горько подумал: "Опять Юлия права". Дослушал. Не сорвался. Помолчал, в уме взвешивая каждое своё слово. Отбросив оказавшийся в пальцах карандаш, заговорил спокойнее даже того, чем хотелось:
