Розалин Майлз - Королева
Глава 3
Мария, моя родня, мое проклятие.
И моя горечь, как все Марии в моей жизни.
Обманчиво-спокойным голосом Сесил возвестил самое страшное:
— Мадам, королева Шотландии провозгласила себя английской королевой. Ваша сестра умерла, и теперь другая Мария заявляет притязания на ваш трон.
— Какие… притязания? Как она может оспорить мои права? — выговорила я запинаясь, словно круглая дура.
— Она обещает, если потребуется, объявить войну.
— Войну? Господи, помилуй!
Меня прошиб холодный пот. Я увидела, как шотландцы с воплями вторгаются в Англию, вражеские корабли входят в Темзу, французские войска в эту самую минуту сбегают по сходням на берег.
— Она не нападет на нас, мадам, по крайней мере сейчас! — мрачно вымолвил Сесил. — Однако она грозится, пугает, бряцает оружием, требуя признать ее законной королевой…
Тут я уже взвилась:
— А я, выходит, самозванка, незаконнорожденная плебейка?
Разумеется, он не сказал «да», но и отрицать не стал. Он ушел, а я осталась в постели, больная и разбитая.
Кузина Мария — как же я ее ненавидела!
Уж не знаю, что привлекает мужчину в женщине, но у Марии это было от колыбели и до гробовой доски. Я умела завлечь. Мария не завлекала — это былому нее от природы.
Бог весть как ей это удавалось! Она была рослая, не ниже Робина! К тому же черноглазая, разбитная бабенка, говорят, с горбом, с огромной шишкой на носу, который загибался к подбородку совсем по-ведьмински…
Что мужчины в ней находили? Я вовсе не ревную! С какой стати?
Нет, моим проклятьем были лишь ее притязания на трон. И в конечном счете — черным проклятьем для всех ее близких, для ее дела, для нее самой.
— Это все ее свекор, наш враг Франциск, а юная королева не причастна! — возмущался граф Арундел в совете.
Дело происходило в то же утро. Я встревоженно смотрела на его обрюзгшее лицо, на его гримасы, на выкаченные от страха глаза. Я знала, что он тайно держится старого обряда — от пыльного бархатного кафтана разило потом и ладаном. Да, он — старик, но ведь и старик — мужчина. Неужто он влюблен в нее, как, по слухам, влюблены все?
Полет брезгливо поднял бровь и выложил на стол парижские депеши.
— Франциск? Только в той степени, — поправил он сухим, педантичным тоном, — что французский король велел провозгласить ее английской королевой по всей Европе. — Он скептически постучал ногтем по пергаменту. — Однако как доносят нам в этом письме, молодая королева-дофина сама с восторгом носит траур по нашей покойной королеве, своей «сестре», и щеголяет при французском дворе в английском королевском венце.
Сесил кивнул.
— Разумеется, Франция рассчитывает таким образом нас припугнуть и получить преимущества на грядущих мирных переговорах, — невесело согласился он. — Однако королева Шотландская не была бы женщиной и королевой, если бы устояла перед искушением надеть английскую корону поверх шотландской и французской.
— Так пошлем гонца к нашим представителям на мирных переговорах и велим ужесточить условия, — громко вмешался лорд Клинтон. — Никакого мира, пока королева Шотландская не откажется от своих ложных притязаний!
Иначе Франции придется туго! Мы знаем, что Испания и Франция истощены войной и со дня на день выбросят белый флаг!
Кузен Ноллис подхватил, сверкая карими глазами:
— Ни в чем не уступать папистским воинствам, папистским притязаниям!
Вокруг застеленного зеленым сукном стола летали сердитые фразы, а я сидела, слушала и думала свою невеселую думу.
Будь Мария самозванкой без роду без племени, так ведь нет, при всей своей молодости она — королева, даже вдвойне королева. Первый раз ее короновали в младенчестве, когда ев отец — король — умер со стыда после позорного бегства его воинов, разбитых англичанами при Солвей-моссе; второй — когда пятилетней девицей на выданье отправляли во Францию. Теперь она старая замужняя тетка шестнадцати лет от роду — совсем недавно она справила свое рождение в праздник Непорочного Зачатия Приснодевы Марии.
Бог любит пошутить.
Вот уж кто не дева, и если зачнет — младенца ли, войну, — зачатие явно будет порочным!
Однако ее притязания, пусть и ложные, но имеют под собой кое-какие основания. Легко вообразить, что говорят у меня за спиной Арундел, Дерби, Шрусбери и другие тайные паписты.
— Она происходит из старшей ветви Тюдоров, — бормочут они. — А значит, имеет больше прав, чем та же Екатерина Грей, внучка младшей сестры покойного короля.
Здесь, надо думать, не выдерживает кто-нибудь из стойких протестантов, старый Бедфорд или Пембрук:
— Король лишил ее прав, как рожденную в католичестве и к тому же за границей. Да она отродясь не ступала на английскую землю!
— Однако многие, живущие в Англии, почитают ее единственно законной!
Да, и многие наши паписты, наши тайные изменники, приветствовали бы католическую королеву, словно Второе Пришествие!
И ни у кого из сердитых, встревоженных лордов язык не повернулся спросить: «А если Мария пойдет на нее войной… что с нами будет?»
Кому же мне доверять?
На той же неделе гонец из Рима доставил новые тревожные вести. Зря Робин веселился на Рождество: мы не убили змею, только растревожили, старая римская гадина по-прежнему копила яд, по-прежнему норовила ужалить.
— Коронационный подарок, мадам, от великого Вельзевула, от этой ватиканской твари! — с солдатской прямотой рубанул старый Пембрук. — Его Препаскудство Павел Четвертый разродился своим очередным детищем — папской буллой!
У меня мурашки побежали по коже. Неужто он снова посмел объявить меня ублюдком, незаконнорожденной, меня, владетельную королеву?
Но старая крыса облюбовала новую помойку.
Сесил разъяснил подробности. Подстрекаемый кошкой — вернее сказать, сукой — Марией Шотландской, — папа объявил меня не ублюдком, но узурпаторшей. Теперь он призывал своих сторонников сбросить меня с престола. Это, постановил он, будет не грех, а заслуга перед Богом.
Открытый призыв к измене. Но то были еще цветочки. К очередному заседанию совета падающий от усталости гонец на взмыленной лошади привез последние новости из Испании. «Теперь у испанской инквизиции, у этой шайки кровавых палачей, новый глава, — объявил Ноллис. — с папским мандатом очистить Европу от ереси!»
А значит, возродить власть Рима. Мы не смели поднять друг на друга глаза.
— Что о нем известно? — зло бросил мой двоюродный дед Говард.
— Это доминиканский монах, милорд, некий брат Михаил, человек крайне ограниченный и еще более жестокий. Половина книг в Европе попала под запрещение и изъята. Евреям велено носить желтую звезду, еретиков жгут, как дрова, только в Калабрии в одном аутодафе сожжено две тысячи человек.
