Джорджетт Хейер - Арабелла
Мистер Пейнсвик наконец обрел дар речи.
— Я правильно понял, сэр, что вы не берете меня? — спросил он.
— Правильно, — ответил мистер Бьюмарис.
— Но позвольте узнать, сэр, кто будет вас обслуживать? — с каменным выражением лица поинтересовался мистер Пейнсвик.
— Я сам собираюсь это делать.
Мистер Пейнсвик едва заметно улыбнулся.
— А кто, позвольте спросить, будет гладить вам камзол?
— Ну, я думаю, на почтовых станциях оказывают эту услугу, — равнодушно произнес мистер Бьюмарис.
— Да, наверное, — мрачно заметил камердинер. — Только вот как они это делают! И будете ли вы довольны результатом, сэр, еще неизвестно.
И тут мистер Бьюмарис сказал фразу, от которой бедный мистер Пейнсвик, как он потом рассказывал Брафу, чуть не упал в обморок.
— Да, наверное, я не буду доволен результатом, — заявил мистер Бьюмарис, — но это неважно.
Мистер Пейнсвик изучающе взглянул на него. Нет, хозяин явно не бредит. Но его решение противоречит здравому смыслу. И слуга ласковым тоном, будто уговаривая капризного больного, настаивал:
— И все-таки, сэр, я думаю, вам лучше взять меня с собой.
— Я уже говорил, что не нуждаюсь в твоих услугах. Можешь считать, что у тебя отпуск.
— Я не смогу, сэр, отдыхать с легким сердцем, — ответил мистер Пейнсвик, который всегда проводил свои отпуска в постоянной тревоге. Ему казалось, что его напарник недостаточно хорошо вычистил одежду мистера Бьюмариса, не привел в порядок его обувь, не дай Бог, хозяин вышел на улицу с пятном на подоле плаща. — Осмелюсь заметить, сэр, вы не можете ехать один!
— Ну тогда я тоже осмелюсь заметить, Пейнсвик, — сказал мистер Бьюмарис, — что мне надоели твои глупые рассуждения. Готов признать, что ты содержишь мои вещи в идеальном порядке, иначе я просто не стал бы терпеть тебя рядом с собой. И сапоги мои всегда блестят, как ни у кого, благодаря твоему методу, который ты держишь в секрете. Я думаю, все это стоит твоего немалого жалованья. Но ты ошибаешься, если полагаешь, что я не в состоянии одеться сам, без твоей помощи. Да, иногда я позволял тебе побрить меня или помочь мне надеть камзол. Да, я просил тебя подать мне шейный платок. Но никогда, Пейнсвик, я не позволял указывать мне, что надеть, как причесаться, и никогда не позволил бы тебе произнести ни единого слова в тот момент, когда я завязываю шейный платок. Я это прекрасно сделаю без тебя. А ты должен позаботиться положить их столько, чтобы мне хватило.
Мистер Пейнсвик обиженно промолчал, потом предпринял еще одну, последнюю, отчаянную попытку переубедить своего хозяина.
— А ваши сапоги, сэр! Вы же не сможете сами их снять!
— Ну и что? Какой-нибудь слуга снимет.
Мистер Пейнсвик застонал.
— Своими сальными руками, сэр!
— Он наденет перчатки, — пообещал мистер Бьюмарис. — Не нужно убирать мои бриджи. Сегодня вечером я иду в клуб «Идеал», — а потом он добавил мягко, желая сгладить свою резкость: — Не жди меня сегодня, но завтра разбуди в пять утра.
Мистер Пейнсвик ответил дрогнувшим голосом:
— Раз уж вы, сэр, решили обойтись без моей помощи в вашем путешествии, я не вправе возражать вам или уговаривать, какими бы ни были мои чувства сейчас. Но ничто не заставит меня пойти спать, пока я не уложу в постель вас, сэр, и не позабочусь о вашей одежде.
— Как хочешь, — пожал плечами мистер Бьюмарис. — Я лично не настаиваю, чтобы ты шел на какие-нибудь жертвы ради меня.
Мистер Пейнсвик ничего не ответил и лишь с упреком взглянул на мистера Бьюмариса. А потом он признался Брафу, что у него просто не было слов от обиды и недоумения, и сказал, что когда-нибудь уйдет от этого человека, который так относится к себе и к своему преданному слуге. Браф, зная, что никакая сила не разлучит мистера Пейнсвика с хозяином, попытался успокоить приятеля и принес бутылочку портвейна. Вскоре мистер Пейнсвик повеселел и, заявив, что нет на свете лучшего лекарства от печали, чем стаканчик портвейна с джином, стал обсуждать со своим другом возможные причины такого странного поведения их хозяина.
А мистер Бьюмарис, между тем, пообедав в «Бруксе» шел по Джеймс-стрит к Райдер-стрит, где находился клуб «Идеал». Таким образом, когда поздно вечером Бертрам в сопровождении лорда Уивенхоя вошел в комнату, где играли в «фараон», мистеру Бьюмарису предоставилась прекрасная возможность воочию убедиться, каким образом молодой родственник мисс Таллант проводит время в Лондоне.
Два обстоятельства вынудили Бертрама пойти в клуб «Идеал». Во-первых, лошадь, на которую он поставил, не заняла ни одного из первых трех мест. А во-вторых, он случайно нашел в ящике, забитом счетами, двадцатифунтовую банкноту. Бертрам в оцепенении смотрел на нее несколько минут, даже не пытаясь вспомнить, каким образом она сюда попала… Когда стали известны результаты скачек, его чуть не хватил удар. Ведь он убедил себя, что Виктория непременно придет первой, и не думал о том, как он будет встречаться в понедельник в «Таттерсолзе» со своим кредитором, если лошадь не выиграет. При мысли об этой встрече ему стало совсем плохо. Перед глазами стояла одна-единственная ужасная картина — долговая тюрьма «Флит», в которой он, без сомнения, будет чахнуть до конца дней, потому что отец, конечно, не будет выручать непутевого сына, он навсегда вычеркнет его из семьи и запретит упоминать его имя в своем доме.
Удар был страшен. В полном отчаянии Бертрам позвонил официанту и заказал бутылку бренди. Официант неуверенно взглянул на него. И тут юноша понял, что теперь ему дадут выпивку только за наличные. Он густо покраснел, сунул руку в карман бриджей и вытащил последнюю пригоршню монет. Бросив одну монету на стол, он сказал:
— Сходи и принеси мне выпить! Сдачу можешь оставить себе!
Этот жест немного успокоил его. А после первого стакана бренди, выпитого залпом, ему стало значительно легче. Он снова посмотрел на двадцатифунтовую банкноту, которую все еще держал в руке, и вспомнил, что в «Идеале», как говорил Простак, минимальная ставка — двадцать гиней[2]. Таким совпадением пренебречь невозможно. Второй стакан бренди убедил его окончательно в том, что он держит сейчас в руках свой последний шанс, который может спасти его от неминуемой гибели и позора.
Неразбавленный бренди оказался слишком крепким напитком для юноши, поэтому перед тем, как отправиться в «Лонгз-Хоутел», ему пришлось освежиться стаканом портера. Он немного протрезвел, а пока шел по улицам к гостинице, окончательно пришел в себя и с удовольствием отведал «мантенонские отбивные» и рейнвейн «Куинзберри». Бертрам решил действовать наудачу. Он поставит свои двадцать гиней на одну карту — любую, и если ему сразу повезет, он будет играть до тех пор, пока не наберет сумму, которая покроет все его долги. А если эта, выбранная наугад карта, окажется несчастливой… Ну что ж, хуже, чем сейчас, ему уже не будет. Останется единственный выход — наложить на себя руки.
