Филиппа Грегори - Другая королева
Он кружит меня, и я смеюсь в голос.
– Боже, какие выгоды можно будет на этом получить, – говорит он, переходя от благочестия к процветанию одним быстрым прыжком.
– Земли?
– Поместья Уэстморленда и земли Нотумберленда должны быть изъяты и разделены, – говорит он. – Им предъявят обвинение в измене, их дома будут пожалованы тем, кто остался верен. Кто был вернее меня и вас, а, графиня? Вам за это причитается еще один неплохой дом, как думаете? Как вам понравится половина Нотумберленда?
– Это не больше, чем я уже отдала, – отвечаю я.
– Богатое вознаграждение, – замечает он с бесконечным удовольствием. – Вас ожидает богатое вознаграждение. Господь нас благословляет, а? Слава Ему.
1569 год, декабрь, Ковентри: Джордж
Я должен бы радоваться, я должен бы петь гимны, но я не могу радоваться ее поражению. Мне теперь ясно, что сердце мое в те тяжелые дни было разделено, и я не могу снова стать целым человеком. Я должен быть счастлив, как другие: облегчение Бесс можно руками потрогать, суровое лицо Гастингса с трудом сложилось в улыбку. Только я притворяюсь, что счастлив. Я не чувствую счастья. Господи, прости меня, мне так ее жаль. Я ощущаю ее поражение, словно мое собственное дело окончилось крахом.
Я иду к ее покоям и стучу в дверь. Мэри Ситон открывает мне, ее глаза красны от слез. Я сразу понимаю, что королева знает о своем падении; возможно, она знает больше, чем я. Она получала тайные послания даже здесь, даже в Ковентри, и я не могу ее за это винить.
– Так вы знаете, – просто говорю я. – Все кончено.
Она кивает.
– Она захочет вас видеть, – тихо произносит она и широко распахивает дверь.
Королева сидит на троне у огня, ее балдахин мерцает золотом в свете свечей. Когда я вхожу, она неподвижна, как картина, сияние пламени обводит ее профиль золотом. Голова ее слегка склонена, руки сложены на коленях. Она могла бы быть золоченой статуей, названной «Печаль».
Я делаю шаг к ней, я не знаю, что сказать ей, какую надежду ей подать. Но когда я подхожу, она поднимает ко мне лицо и встает одним изящным движением. Без слов она подходит ко мне, я распахиваю руки и обнимаю ее. Это все, что я могу: обнять ее без слов и целовать в дрожащую голову.
1569 год, декабрь, Ковентри: Бесс
Итак, все кончено. Господи, я поверить не могу, что все кончено, что мое имущество благополучно разложено по фургонам и я снова могу вернуться домой. У меня есть дом, куда можно вернуться. Я поверить в это не могу; но это правда. Все кончено. Все кончено, мы победили.
Я должна была это предвидеть, я предвидела бы это, если бы сохранила разум. Но я всего лишь простая фермерская дочка по сути, я могла думать лишь о том, как зарыть серебро, а не о воле и соображениях двух противостоящих армий. Армия Елизаветы в итоге прошла маршем по грязи до Дарема и обнаружила, что враг, с которым она думала встретиться, расточился, рассеялся, как туман поутру. Великая армия Севера пошла на встречу с испанской армадой в Хартлпуле и никого не нашла. Они тут же усомнились во всех своих планах. Они поклялись восстановить прежнюю веру, отслужили мессу и решили, что все сделано. Они были за то, чтобы освободить шотландскую королеву, но никто из них не знал, где она, и они рассчитывали на испанских копейщиков и испанское золото. Без этого с армией Елизаветы они встречаться не захотели; и, сказать по правде, им хотелось вернуться домой и наслаждаться миром и процветанием, которые принесла Елизавета. Они не хотели стать теми, кто начал братоубийственную войну.
Увы им. Испанцы усомнились и не захотели рисковать своей армией и кораблями, пока не будут уверены в победе. Они замешкались, а пока они колебались, армия Севера ждала в Хартлпуле, напрягая глаза, силясь разглядеть поверх белых барашков на волнах белеющие паруса и не видя ничего, кроме серого горизонта и кружащих чаек, и холодные брызги Северного моря летели в их разочарованные лица. Потом они узнали, что герцог Норфолк покорился Елизавете и написал Уэстморленду и Нотумберленду, умоляя их не идти против своей королевы. Он склонил голову и поехал в Лондон, хотя его собственные люди висели на хвосте его лошади и стременных ремнях, умоляя его сражаться. Итак, ни испанского флота, ни огромной армии под предводительством герцога Норфолка; победа была почти в руках северной армии, но они этого не поняли и не ухватили ее.
Сесил пишет Гастингсу, чтобы тот был начеку, мира в стране нет, доверять никому нельзя, но Уэстморленд бежал в Нидерланды, а Нотумберленд пересек границу и ушел в Шотландию. Большинство их людей вернулось в свои деревни, у них теперь есть отличная история, которую можно рассказывать и вспоминать всю жизнь, и они в итоге ничего не достигли. Пусть женщина, даже простая дочка фермера, знает следующее: чаще всего чем громче шум, тем меньше дела. А великие заявления не означают великих деяний.
И надо бы запомнить, чтобы защитить себя, что простая дочка фермера, которая зарывает серебро и ничего не понимает, по крайней мере, сберегает свое серебро, когда кампании заканчиваются. Армия рассеялась. Вожди сбежали. А я и мое имущество в целости и сохранности. Хвала Господу, все кончено.
Мы должны отвезти королеву обратно в Татбери, под надзор, пока она не отправится с Гастингсом в лондонский Тауэр или куда там он велит ее отвезти; и возчики разбили несколько моих хороших венецианских бокалов, а одну повозку мы вовсе потеряли – в ней были гобелены и кое-какие ковры; но хуже всего то, что мы не получили письма от Сесила. Вокруг нас по-прежнему тишина, ни слова благодарности за спасение королевы шотландцев от опасности от нашей королевы. Если бы мы ее не увезли – что тогда? Если бы ее захватили мятежники, разве весь Север не поднялся бы за нее? Мы спасли Елизавету, словно сами вышли против армии Севера и разбили ее, пятьдесят человек против шести тысяч. Мы похитили носовую фигуру мятежников, а без нее они ничто.
Так почему Елизавета не пишет моему мужу графу? Почему не выплатит то, что задолжала за содержание королевы? Почему она не сулит нам поместья Уэстморленда? День за днем я вписываю ее долг нам в свои расходные книги, и эта суматошная поездка через всю страну тоже обошлась нам недешево. Почему Сесил не напишет нам одну из своих теплых кратких записок в знак доброй воли?
А когда мы возвращаемся в Татбери, разбив по дороге лишь несколько бокалов и одну супницу и лишившись фургона с гобеленами и занавесями, вот и все жертвы нашего бегства в кромешном ужасе – почему я по-прежнему не чувствую себя в безопасности?
1570 год, январь, замок Татбери: Джордж
Мне нет покоя. Нет покоя дома, где Бесс каждый день подсчитывает наши потери и приносит мне итоги на листах, исписанных красивым почерком, словно одно прилежание означает, что долги выплатят. Словно я могу отвезти бумаги королеве, словно кому-то есть дело до того, что мы разоряемся.
