Анн Голон - Анжелика. Путь в Версаль
Поднимаясь в карету Филиппа, Анжелика заметила, что у его лошадей серебряные ажурные чепраки, а их бахрома доходит до самой земли. Откуда кузен изыскивал средства, чтобы следовать всем капризам моды? Ей казалось, что после безумных расходов во время карнавала он обременен непомерными долгами. Или это проявление щедрости президента Ламуаньона к будущему зятю?
Еще никогда Анжелика так не тяготилась молчанием Филиппа.
Изнывая от нетерпения, она делала вид, будто увлечена проделками Хризантемы или видом проезжающих мимо карет. Она несколько раз порывалась было начать разговор, но строгий профиль молодого человека, его непреклонный вид останавливали ее. С отсутствующим взглядом он медленно втягивал щеки, смакуя пастилку с амбреттой[49] или фенхелем. Анжелика сказала себе, что, когда они поженятся, она отучит его от этой привычки. При столь возвышенной красоте ни к чему уподобляться жвачному животному.
За окном кареты стало заметно темнее: деревья сомкнули свои ряды. Через лакея кучер осведомился, повернуть ли назад или продолжить путь по Булонскому лесу.
— Пусть едет дальше, — приказала Анжелика, не дожидаясь согласия Филиппа.
Затянувшееся молчание оказалось нарушенным, и, воспользовавшись этим, она быстро спросила:
— Вы слышали, какие глупости рассказывают, Филипп? Говорят, будто вы собираетесь жениться на дочери Ламуаньона.
Молодой человек склонил красивую белокурую голову.
— Эта глупость — чистая правда, дорогая.
— Но…
Анжелика собралась с духом и бросила, словно вызов:
— Но это невозможно! Ведь вы — образец элегантности! Что привлекательного вы нашли в этом жалком кузнечике?
— Ее привлекательность меня совершенно не интересует.
— Но тогда на что же вы польстились?
— На ее приданое.
Итак, мадемуазель де Паражонк была права. Анжелика с трудом сдержала вздох облегчения. Если все упирается в деньги, то вопрос можно уладить. Но она постаралась придать своему лицу огорченное выражение.
— Ах, Филипп, я никогда не думала, что вы такой меркантильный человек.
— Меркантильный? — повторил дю Плесси, недоуменно приподнимая брови.
— Я хочу сказать: неужели вы настолько привязаны к земным благам?
— А к чему, по вашему мнению, я еще могу быть привязан? Отец никогда не готовил меня к вступлению в церковный орден.
— Но даже не посвящая себя Богу, можно считать поводом для брака нечто куда более ценное, чем деньги!
— Что именно?
— Ну… Любовь.
— А! Если вас беспокоит именно эта сторона… вопроса, то смею вас заверить, моя драгоценная, что у меня есть вполне серьезное намерение подарить этому маленькому кузнечику кучу детишек.
— Нет! — в бешенстве воскликнула Анжелика.
— Она получит их в обмен на свои деньги.
— Нет! — повторила Анжелика, топнув ногой.
Филипп повернулся к кузине с весьма обескураженным выражением лица.
— Вы не хотите, чтобы я подарил детей своей собственной жене?
— Речь не об этом, Филипп. Я не хочу, чтобы она становилась вашей женой, вот и все.
— А почему она не должна ею становиться?
Анжелика тяжело вздохнула.
— Ах, Филипп, вы ведь посещаете салон Нинон, и я не могу понять, как вы до сих пор не научились улавливать саму суть разговора. Все эти ваши «почему», ваш изумленный вид в конечном счете заставляют ваших собеседников ощущать себя последними дураками.
— Быть может, так оно и есть? — заметил дю Плесси с едва заметной улыбкой.
Увидев эту улыбку, Анжелика, готовая продолжить словесную баталию, ощутила прилив какой-то странной нежности. Он улыбался… Почему он так редко улыбается? Ей показалось, что лишь она одна может понять его и заставить так улыбнуться.
«Дурак», — говорили одни. «Зверь», — утверждали другие. А вот Нинон де Ланкло сказала: «Когда лучше его узнаешь, начинаешь понимать, насколько он хуже, чем можно ожидать с первого взгляда. Но, когда узнаешь его еще ближе, замечаешь, что он намного лучше, чем кажется вначале… Дворянин до мозга костей… Он принадлежит лишь королю и самому себе…»
«А еще он принадлежит мне», — с яростью подумала Анжелика.
Она злилась. Что требуется, чтобы вывести этого человека из его беззаботного безразличия? Запах пороха? Отлично! Он хочет войны — он ее получит. Она нервно оттолкнула Хризантему, кусавшую кисточки ее накидки, и, невероятным усилием воли подавив раздражение, беззаботно спросила:
— Филипп, если вопрос всего лишь в том, как поправить бедственное финансовое положение, то почему бы вам не жениться на мне? Денег у меня много, и я не потеряю их из-за неурожайного года. Мои дела идут великолепно, и доходы будут только увеличиваться.
— Жениться на вас? — повторил дю Плесси с искренним изумлением.
И презрительно расхохотался.
— Мне? Жениться на шоколаднице?! — выплюнул маркиз.
Анжелика густо покраснела. Этот несносный Филипп всегда умел вгонять ее в краску, заставляя сгорать от стыда и гнева. Сверкнув глазами, она заявила:
— Можно подумать, что я предложила вам соединить кровь простолюдинки с королевской кровью! Не забывайте, что я — урожденная Анжелика де Ридуэ де Сансе де Монтелу. Моя кровь столь же чиста, как ваша, любезный кузен. Даже чище вашей, ведь я принадлежу к более древнему роду, и моя семья появилась еще до первых Капетингов, между тем как вы по мужской линии можете похвастаться лишь бастардами Генриха II.
Некоторое время Филипп, не моргая, изучал собеседницу. Казалось, в глубине его светлых глаз пробуждается некий интерес.
— Ах да! Вы мне уже говорили нечто подобное, когда-то давно. Я припоминаю. Это было в Монтелу, в вашем полуразвалившемся замке. Маленькая лохматая мегера в отрепьях дожидалась меня у подножия лестницы, чтобы сообщить, что ее кровь древнее моей. Как же! Это было нелепо и смешно.
Анжелика вновь увидела себя в Монтелу… Она вспомнила, как холодны были тогда ее руки, как пылала голова, а живот сводило болезненной судорогой. Она стояла и смотрела, как он спускается по каменной парадной лестнице. Ее юное тело, непривычное к встрече с извечной женской тайной, претерпевало превращение ребенка в девушку и трепетало при виде этого прекрасного светловолосого юноши. Потом она упала в обморок.
Когда Анжелика пришла в себя на огромной кровати в своей комнате, мать объяснила ей, что отныне она уже не маленькая девочка и что в ее теле происходят новые, неизведанные превращения.
Вот так Филипп оказался связан с первыми проявлениями ее женского естества, и спустя годы она все еще помнила об этом. И пусть она выглядела глупо и смешно, но для нее в этом событии было что-то особенно сладостное и волнительное.
