Светлана Берендеева - Княжна
Варенька закивала.
– А помните, мы, ещё у Олизаров, капусты на обед попросили, так на кухне удивились, дескать, бедняцкая пища. А у нас капусту и бояре едят.
– Да, – сказала княгиня, – верно. Но какие мысли у тебя, Мари.
А Катерина посмотрела на неё увлажнившимися глазами и отвернулась.
Завтрак был приготовлен в беседке, что стояла над самой водой в тени раскидистых ив. Здесь было прохладно, и путешественницы блаженно растянулись на скамьях. Есть не хотелось, все руки тянулись только к фруктовым квасам.
– Ах, какая вода! Искупаться бы, – глядя на переливающееся под солнцем озеро, сказала Марья Васильевна.
– Ой, давайте, – вскочила со скамьи Мария.
Катерина попробовала их урезонить:
– Без купальни как же, неловко.
Но Марии очень хотелось в воду.
– Кусты вон какие пышные, и ветки к самой воде, ничуть не хуже купальни. Да и нет тут никого.
Катерине и самой, видно, хотелось прохладиться. Она согласно махнула рукой и первая начала раздеваться.
Жаркие робы, корсеты, панталоны и всё прочее оставили в беседке и в одних рубашках, босые гурьбой побежали к озеру. В крутом обрыве были нарезаны ступени.
– Вот – значит, купаются здесь, – хором сказали девы.
Мигом сброшены и повешены на ветви рубахи, подколоты повыше локоны, чтоб не замочить, и пять восхитительных русалок заплескались в ленивых полуденных волнах.
Мария не могла удержаться, чтобы не посматривать искоса на княгиню. Какая она красивая! Какая нежная прозрачная кожа! И покатость плеч, плавный изгиб спины, округлость бёдер. Не то что я – мосталыга, сердито подумала она. Варенька вот худенькая, а всё равно ладнее меня. Из самобичевания её вывел возглас княгини:
– Этот островок совсем рядом. Поплывём до него?
– А я не умею, – сказала Нина.
– И я не умею, – повторила Варенька.
Поплыли втроём.
Было очень приятно чувствовать, как прохладная вода струится вдоль тела. Вода была прозрачной, пронизанной солнцем, внизу видны шевелящиеся водоросли и рыбы между ними.
У островка росла тьма водяных лилий, и они нарвали их целую охапку, дёргая снизу из-под воды, чтобы стебли были длиннее. А потом намотали эти стебли себе на шеи и плечи и плыли обратно, как русалки-водяницы.
В беседке одеваться не стали. Наделали себе ожерелий, браслетов и поясов из ломких прохладных стеблей и в рубашках, увитых зелёными гирляндами и бело-мраморными цветами с нежным запахом, сели, наконец, за стол.
Завтрак подходил к концу, когда Варенька сказала:
– Интересно, эта лодка к нам пристанет или мимо пройдёт?
Все оборотились смотреть. По озеру и впрямь плыла лодка, вернее, уже подплывала к их берегу. А в лодке-то – батюшки! – сам царь в белой рубахе с расстёгнутым воротом, и с ним новый священник Феофан и министры. Ах, боже мой!
Кинулись было одеваться, но ясно было, что уж не успеть. И слуг всех, как на грех услали, чтоб свободнее было. И они закричали хором, свесив головы за перила беседки:
– Сюда нельзя! Мы не одеты! Сюда нельзя!
Кричали всё время без передышки, пока причаливала лодка. А когда увидели сквозь ветви, что кто-то всё же поднимается, завизжали так, что сами чуть не оглохли.
Царь, это был он, возник в проёме входа и встал с зажатыми ушами, улыбаясь. Они замолчали. И в тишине княгиня сказала сердито, благо уши свои царь отпустил:
– Уйдите, сударь, вы видите, мы не одеты.
Пётр весело щурился.
– А хорошо у вас тут, прохладно. Дайте попить утомлённому мореплавателю.
– Да как же вам не совестно, уйдите!
– Но я умру от жажды, – Пётр скроил жалобную гримасу, – паду у ваших ног, – он сделал падающее движение и продвинулся внутрь на два шага.
Катерина поспешила к нему навстречу с чашей.
– Нате, выпейте, батюшка.
Пётр одной рукой принял чашу, а другой обнял Катерину. Выпил одним махом.
– Ох, хорошо! А на закуску дозвольте цветочек ваш понюхать.
Он склонился к лилии на её плече.
– О-о, это ещё лучше.
– Ну, подите, Пётр Алексеич, мы скоро облачимся.
– Нет, постойте. А спутникам моим освежиться? Они ведь там изнывают.
Царь подхватил корзину и начал наполнять её бутылками, кувшинами и кой какими закусками.
– Вот, полагаю, хватит им. А кто же отнесёт? Я не могу, совсем обессилел.
Он будто в изнеможении откинулся на скамье.
– Что, никто не отнесёт? Придётся тогда сюда позвать.
Мария вышла из дальнего угла, где сгрудились девы.
– Ну, прямо театр, да и только. Давайте корзину вашу.
Пётр довольно загоготал:
– О! Это по-нашему, молодец, Маша.
Но ходить к лодке Мария не стала. Она взяла верёвку, которой связывали слуги поклажу, когда несли припасы сюда, привязала к корзине и, выбрав место, где перила нависали над водой, принялась спускать корзину.
– Ишь, хитрая какая, – восхищённо протянул царь. – Дай, помогу, тяжёлая, не урони. Сдаётся мне, княжна Голицына, что ты из любого болота сухой вылезешь.
Снизу закричали:
– Мимо! В воду идёт!
– Так вы ловите, – зычно ответил Пётр, – руки-то вам на что?
Так и не ушёл этот охальник. Уселся закусывать и их усадил в одних рубахах. Глядел на них хитрыми глазами и похохатывал:
– Так-то вы пригляднее, мадамы. Не всё в робах и корсетах, иногда и на свободе хорошо. Эх, жаль, водочки нет у вас.
– Так мы ж не знали, батюшка, что вы к нам пожалуете, – оправдывалась Катерина.
Обратно поплыли все вместе. Дамы рады были этой оказии – не идти пешком. Царь посмеивался:
– А если б мы не подоспели, вам бы до вечера шагать пришлось. Да, слабы вы на ноги, сударыни. Как при армии будете, уж не знаю.
За дам вступился отец Феофан:
– Мню, государь, если придётся, спутницы ваши все невзгоды преодолеть сумеют. Много примеров есть, как женщины даже выносливее мужчин оказывались.
– Это верно, – согласился Пётр, – баба, она как кошка живуча.
– Не соглашусь, государь. Телесная крепость на духовной силе зиждется, коя у кошки отсутствует.
– А разве у бабы душа есть? – дразнил святого отца Пётр.
Тот перестал спорить, перевёл разговор на шахматы, которыми царь увлекался весьма и каждый день давал баталии за доской кому-нибудь из приближённых.
Мария, сидя укромно за парусом, разглядывала Феофана. Он прибыл к царской свите недавно, уже в Яворове, на замену старенького отца Лаврентия, занемогшего в дороге. Был этот Феофан не просто священник, а монах. Говорили, что он весьма учён, изрядно знал не только богословие, но и языки, даже в светской науке был просвещён. Был он тонок ликом и сух телом. Уж он-то, наверное, не затруднился бы обойти вокруг озера. Говорили, будто он всю Европу пешком прошёл, во всех знаменитых университетах лекции слушал.
До Марии доносились только обрывки разговора – мешал хлопающий парус, и она пересела поближе.
