Рэйчел Кейн - Принц Теней
Смертельно опасное.
Это и мысль о том, что Ромео сейчас находится за крепостными стенами Капулетти, пугало меня. Он что, опять ищет Розалину? А что, если он просто провел меня?
Нет, пожалуй, то, что я испытывал, – это был не страх: это был гнев, пламенный гнев.
Гнев из-за того, что он посмел подвергнуть ее риску.
Я снова попытался сдвинуть Меркуцио с места, но он оттолкнул меня.
– Тогда иди сам, – сказал я. – Иди домой.
– Я ищу Ромео!
– Ты ищешь его там, где он совсем не хочет, чтобы его нашли. Поэтому – уходи.
Настроение у Меркуцио было изменчивое, как у всех пьяных: он внезапно перестал сердиться, обвил рукой мою шею и улыбнулся мне широкой дружеской улыбкой.
– Пойдем со мной, – предложил он, – дорогой дружище. Я один и так одинок, и мне нужно внимание друга. Что у меня осталось, кроме друзей?
– Иди домой, – повторил я. – Плащ укроет тебя. Не знаю, что ты скажешь своей жене, но…
Улыбка сползла с его лица, он взглянул на меня убийственным взглядом, а потом отшатнулся и сдернул плащ со своих плеч.
– Храбрый Принц Теней, – заговорил он, и голос его сочился ядом. Он отвесил мне шутовской поклон, от которого зашатался. – Принц воров, принц лжецов, принц дураков… Почему ты не оставил меня там, не дал Капулетти убить меня, а, Бенволио? Разве смерть – это не только наше дело, их и мое, разве я не имею права взять чью-то жизнь взамен собственной? Ты таишься, ты скрываешься, ты творишь свою месть втайне, а я хочу большего! Ты слышал меня? Я жажду крови!
– Ты жаждешь своей смерти, – сказал я, и это была жестокая правда из уст человека, который любил его и боялся за него. – Прошу тебя, дружище. Между Монтекки и Капулетти очень много крови, ее целое озеро – огромное, в котором можно плавать. Но ты… ты можешь держаться от всего этого в стороне. Так сделай это. Найди свой путь. Подумай о своем будущем. Покончи с этим, умоляю тебя, пока ты не потерял окончательно себя и всех нас.
Он схватил меня за шею и уперся лбом мне в лоб:
– Я уже потерял себя, мой дорогой Бен. Я уже потерял все. Но я накажу тех, кто убил меня, и заберу их с собой в ад.
В его прерывающемся шепоте звучало неприкрытое, кипящее отчаяние, а в следующий миг он оттолкнул меня и пошел прочь, держась одной рукой за стену, чтобы не упасть.
Я отпустил его.
Вокруг него словно сгустилось зловещее черное облако – и на миг мне даже показалось, что я вижу это облако, когда плащ взметнулся вверх под порывом ночного бриза.
«Смерть, – подумал я. – Это Смерть шагает за ним по пятам».
Наверно, мне стоило пойти за ним, но страх за Ромео и мой долг перед семьей заставили меня остаться на месте и смотреть, как он сворачивает за угол, направляясь в сторону дворца Орделаффи.
Затем я огляделся по сторонам, нашел подходящую опору и вскарабкался на крышу двухэтажной лавки, стоящей неподалеку. Из окна с открытыми ставнями доносился дружный храп на два голоса – храпели лавочник и его жена: он – низко и раскатисто, а она – тоненько и визгливо, хотя, судя по очертаниям их тел под простыней, она была раза в два больше и толще его. Балансируя на карнизе крыши, я пробежал до самого ее противоположного конца, откуда хорошо был виден весь сад Капулетти за стеной. И моему взору открылась картина: влюбленный Ромео стоит среди цветов на коленях, а юная Джульетта перегнулась к нему через перила балкона. «Что ж, – мелькнула у меня мысль, – по крайней мере, это хотя бы не Розалина». Хотя в глубине души я не был уверен, что для Монтекки это хоть немного лучше, – на самом деле это могло обернуться еще более серьезными неприятностями.
Притяжение между этим двумя было почти видимым – воздух дрожал, как бывает, когда водой плеснешь на раскаленные камни, она то уходила с балкона, то возвращалась, то снова уходила и снова возвращалась, как будто не могла оторваться от него, словно ее держало что-то. Наконец она все-таки ушла и дверь за ней захлопнулась, и Ромео, удрученный и печальный, полез по стене обратно.
Он огляделся и, увидев, что я наблюдаю за ним, вспыхнул, на лице его отразились чувство вины и стыд, и это было для меня пусть и маленьким, но утешением.
Но я тут же забыл об этом, я почти забыл даже о нем самом – потому что открылась другая балконная дверь, раздвинулись другие занавески и другая девушка вышла на свой балкон. Выше, сильнее, старше и гораздо красивее, на мой взгляд. Она смотрела не на нас – она смотрела вдаль, в ту сторону, где встает солнце.
Розалина выглядела печальной. Невероятно печальной и невероятно одинокой.
Ромео спрыгнул на мостовую и, уставив руки в боки, задрал голову вверх, глядя на меня:
– Ты что, следишь за мной, братец? Ты посмел…
Я дал ему знак замолчать, продолжая смотреть на Розалину, чей взгляд стал сразу внимательным и обратился в мою сторону. Она узнала меня – я понял, что узнала, потому что глаза ее расширились, а руки вцепились в перила балкона. Но она не произнесла ни слова и не подняла тревогу.
Я кивнул ей. Она ответила мне медленным кивком. Внутри меня вспыхнул огонь, который сразу прогнал ночную прохладу. Одним этим жестом она сказала мне больше, чем все те цветистые и многословные речи, которые, должно быть, звучали между моим кузеном и его новой возлюбленной.
«Она скоро, очень скоро уедет, отправится в свою келью в монастыре. Ты никогда больше не увидишь ее», – взывала ко мне разумная, рассудительная часть меня. А я смотрел на нее не отрываясь, жадно, словно стараясь насмотреться на всю жизнь. Она была так прекрасна в мягком лунном свете, локоны ее распустились и разметались по плечам, волосы у нее были густые, блестящие, цвета воронова крыла. Ветер играл ими, и я почти чувствовал их тяжесть у себя в руках, чувствовал их тепло и мягкость и идущий от них цветочный аромат.
Губы ее раскрылись, словно она хотела что-то сказать, но я не дал ей такой возможности – потому что не смог бы этого вынести.
Я соскользнул с крыши, повис на карнизе и мягко спрыгнул на мостовую прямо перед своим незадачливым кузеном.
– Идем, – скомандовал я и потянул его в сторону дома.
Ромео был сам не свой – и я не мог ни понять, ни объяснить его состояние.
Он всегда был легкомысленным и неосмотрительным в своих действиях, но он никогда не был безумцем… любовные письма девушке Капулетти были, конечно, глупостью, неосторожностью – но даже в самом пылу любовной горячки он все-таки соблюдал некие границы.
Он прекрасно понимал, что у него ни единого шанса на отношения с Джульеттой, которая вот-вот выйдет замуж и которую Капулетти берег как зеницу ока. Ну, или он должен был бы это понимать. Его страсть к Розалине была детской влюбленностью, выдумкой, когда на месте живой, из плоти и крови, женщины воображают ангела и даже мысленно не заходят дальше того, чтобы кончиком пальца коснуться полы ее одежды.
