Анастасия Дробина - Любовь – кибитка кочевая
– Понес… Понес! – взволнованно закричал Атамановский, прыгая в толпе взбудораженных мужиков и размахивая фуражкой, как мальчишка. – Илья держится!
– Но в поле Шамиль его непременно сбросит! – Петька проворной белкой взбирался на липу у калитки. Усевшись в развилке, он вытянул шею и закричал: – Боже мой! Кажется, еще сидит!
– Вот дьявол… – нервно рассмеялся Николай. – Одно слово – цыган!
Мужики облепили загородку, как вороны, оживленно переговариваясь и размахивая руками в степь, но конь со всадником давно исчезли из виду. Атамановский, задрав голову, кричал:
– Петька! Ты там видишь их?
– Вижу… Вижу… Нет, уже не вижу! Улетели! – Некоторое время Петька всматривался в пустую степь, загородив глаза от солнца щитком ладони, а затем вполголоса растерянно спросил: – Да ты, наверное, знаешь, что Илья бросил конокрадство?
Старший брат ничего не ответил и лишь ожесточенно принялся тереть подбородок. Прошло около получаса. Мужики возле ограды уже не галдели, а стояли недвижными идолами, меланхолично глядя в степь. Атамановский мерил шагами загон, время от времени коротко поглядывая в ту сторону, куда умчались Шамиль с Ильей, хмурился, но молчал. Его младший брат так же молча сидел в развилке липы. И внезапно весь двор, казалось, зазвенел от его вопля:
– Скаче-е-ет! Скаче-е-ет!
– Кто скачет?! – подскочил к дереву Николай Дмитриевич. – Шамиль? Один?!
– Нет! Илья верхом! Возвращаются!
– Ф-фу-у… – шумно, не скрывая облегчения, выдохнул Атамановский. И, растолкав мужиков, побежал по полю навстречу идущему неспешной рысью золотому жеребцу. Илья, издали заметив бегущего, хлопнул ладонью по крупу Шамиля, и тот прибавил ходу, переходя в галоп.
– Ну, что ж вы навстречь рысите, Николай Дмитрич? Мы с Шамилькой и сами подъедем, не гордые…
– Илья! Черт! Ну, как ты?! Мы чуть не умерли со страху! Что ж ты, нечистый, без седла, без узды даже… Он ведь убить тебя мог! Ну нет, больше я с тобой не связываюсь! Еще один такой раз – и со мной сделается удар!
– Да бро-осьте, ваша милость… – Илья спрыгнул на землю, похлопал по спине Шамиля, начал любовно отирать рукавом его спину и бока, потемневшие от пота, не замечая собственной мокрой между лопатками рубахи. – Запарился, мой хороший, убегался… Расчудесная скотинка, Николай Дмитрич, второй раз в жизни на таком сижу!
– А первый – на ком? – ревниво спросил Атамановский.
– Да было дело давнее, в Орловской губернии… – Илья вздохнул, вспоминая своего чагравого, год назад подаренного Митро. – Да вы не тревожьтесь, Шамиль не хуже будет. Садитесь сами теперь покойно… Петр Дмитрич, да ну что ж вы целоваться-то, провоняете весь потом-то!
Но спрыгнувший с дерева Петька так страстно кинулся обнимать Илью, что тот, смущенно улыбаясь, был вынужден ответить.
– Боже мой, какие же вы, цыгане, молодцы! Илья, ты, верно, знаешь лошадиный язык?! Как ты это сделал?! Я, видит бог, ни разу в жизни такого не видал! Если бы мне только хоть раз…
Но конца восторженной речи мальчика Илья не услышал: к загону летел всадник на гнедой кобыле, молотя босыми пятками в ее бока и истошно крича:
– Смоляко! Смоляко-о! Илья!
– Чего орешь? – Илья узнал сидящего на спине кобылы Ваську – десятилетнего внука Стехи. – Что стряслось? У нас?
– Иди домой! Меня мамми[44] послала, сказала – скачи немедля… – Мальчишка съехал из седла на землю, упал, вскочил, зачастил: – Стеха послала! Велела – живо! Велела – найди где хочешь! Чтоб домой шел! Там твоя Настя…
Дальше Илья не дослушал и без единого слова вскочил на гнедую. Мальчишка помчался следом, догнал, на ходу прыгнул в седло позади Ильи, гортанно гикнул, и кобыла карьером вынесла обоих из загона.
– Илья, подожди! Деньги-то!.. – бросился было вслед Атамановский, но гнедая, вспугнув заполошно кудахтающий выводок кур, уже исчезла за углом, и стук копыт затих.
Когда Илья с мальчишкой за спиной подлетели к дому, там уже стояла толпа цыган. Мужчины сидели на корточках под забором, дымили трубками, жевали табак, молчали. Молодые цыганки встревоженной кучкой стояли у крыльца, тут же вертелись дети. Увидев Илью, все разом зашумели, замахали руками:
– Смоляко! Да где тебя носит?
– Весь город обегали, Конную сверху донизу перерыли, всех перепугали!
– Васька молодец – нашел!
– Началось у Настьки? – хрипло, еще не переведя дыхания после скачки, спросил Илья. Не дожидаясь ответа, вспрыгнул на крыльцо, но в него вцепилось сразу несколько рук.
– Ошалел? Куда?! Не кобыла, чай, рожает, баба!
Опомнившись, Илья шумно выдохнул, отошел. Сел было на землю, но тут же вскочил снова.
– А кто там с ней? Что говорят? Хорошо все, правильно?!
– Стеха там, – ворчливо ответил кто-то из женщин. – Не бойся. Сиди, морэ, да жди. Даст Бог, все ладом будет. Да сядь ты, не вертись тут! Мешаешь только…
Словно в подтверждение этих слов из дома на крыльцо, чудом не ударив Илью по лбу дверью, выбежала Стеха и закричала:
– Еще воды принесите! Наташа, Фенька, сюда!
Две молодые цыганки схватили ведра, висящие на заборе, и взапуски бросились к колодцу. Старшие невестки Стехи, уже немолодые, полные достоинства, не торопясь вошли в дом и плотно закрыли за собой дверь. Илья отошел к окну, замер, прислушиваясь, но из дома не доносилось ни стонов, ни криков: только невнятное бормотание женщин, топот босых ног по половицам и деревянный стук: кто-то открывал настежь все двери и ящики, чтобы роженице было легче. Илья сам не знал, сколько времени стоял так, и вздрогнул, когда сзади его тронули за плечо. Обернувшись, он увидел деда Корчу.
– Парень, это ведь дело долгое. Не стой, иди сядь.
Он послушался. Медленно подошел к поленнице, сел на бревна и закрыл глаза.
Время шло. Теплый день сменился сумерками, очень быстро перешедшими в темноту, цыгане, устав ждать, разошлись по домам, кое-кто, уходя, сердито бурчал, что, мол, собирались завтра трогаться, а теперь что? – но дед Корча твердо сказал: «Пока Настя не управится – посидим». Илья не сумел даже поблагодарить старика. Радостное возбуждение первых минут закончилось, вместо него душу сосал нудный, изматывающий страх. Ему казалось, что уже прошло слишком много времени, что давно можно было не одного, а троих родить; пугало то, что Настя не кричала: Илья был уверен, что при родах все бабы орут благим матом. Впрочем, Ольга тоже мало кричала тогда, весной… Илья невольно зажмурился, вспоминая прошлогоднюю Масленицу, Москву, Живодерку, ясный, солнечный день, шумное веселье за окнами, рев гармони, запах жареного теста. Вся улица тогда плясала на улице, провожая Масленицу, а они с Варькой и Митро сидели на кухне дома Макарьевны и боялись дышать, слушая сдавленные, хриплые стоны из-за закрытой двери. Там рожала Ольга, жена Митро, восемь лет назад ушедшая от него к купцу Рябову, а после смерти купца вернувшаяся на Живодерку. Митро любил Ольгу: за эти годы он так и не женился, и у него даже не было ни одной серьезной связи. Когда Ольга, измученная, больная, на последнем месяце беременности, не решившись идти в Большой дом, пришла к Макарьевне, Митро был уверен, что все еще можно вернуть. Но ничего не получилось: законного мужа Ольга даже видеть не хотела, постоянно плакала о своем купце, собиралась после родов ехать к родне, в Тулу, и, скорее всего, уехала бы. Но роды были тяжелыми, начавшееся после появления на свет ребенка кровотечение так и не смогли остановить, и Ольга умерла. Новорожденную малышку на другой день забрала в Большой дом Марья Васильевна, мать Митро. С того дня прошло уже больше года, но Илья передернул плечами, вспомнив, как пахло в доме кровью, как плакали женщины и как дрожали плечи Митро, тяжело уронившего голову на столешницу, а Варька, сама зареванная, безуспешно пыталась успокоить его. От этих мыслей у Ильи перехватило дыхание, он вскочил с поленницы, взволнованно прошелся по темному двору, опасаясь глядеть на дом с ярко горящим окном, в котором не было видно ничего, кроме мелькающих теней. Господи, хоть бы Варька здесь была, в который раз со страхом и досадой подумал он, все бы спокойнее было… Распевает там, в Москве, свои романсы, а тут такое делается… И почему, почему Настька не кричит? Чем она там занимается? Почему проклятые бабы не выходят, хоть бы одна выбежала, рассказала бы, что там с Настькой, как она… Ничего толком сделать не умеют, хоть самому рожай… Илья еще раз прошел вдоль забора, чувствуя, что дрожит не только от напряжения, но и от озноба: весенние ночи были еще холодными. Потом подумал, что неизвестно, сколько еще времени придется так сидеть. Можно было, конечно, пойти переночевать к соседям, но Илья на это не решился, боясь, что, как только он уйдет, тут же все и случится. В конце концов он выдернул из поленницы несколько березовых обрубков и запалил костер. Сразу же, будто только этого и дожидаясь, из-за ската крыши выглянула луна, запуталась в кружевных от молодой листвы ветвях яблонь, и по двору поползли бледно-серые призрачные пятна. От лунного света Илье неожиданно стало спокойнее. Он придвинулся ближе к весело трещавшему огню, глубоко вздохнул, еще раз посмотрел на дом, на луну, на черный двор… и вдруг заснул – как в колодец провалился.
