Элоиза Джеймс - Избранница герцога
— Идемте за ним, — сказала Элинор. — Его даже не видно.
Голова Элинор тоже исчезла.
Вильерс вздохнул. Ему вовсе не улыбалось карабкаться на скалы. Его одежда была не приспособлена для этого. Он бы предпочел сейчас оказаться в Лондоне, в своем любимом шахматном клубе за доской со знакомым противником.
Все же он умудрился полазить вокруг скал, не изодрав своих туфель. Солнце уже стало садиться за скалы. Широкий ручей перемежался водоворотами и образовывал канавки. К его облегчению, жара спала, хотя скалы все еще были раскалены. Они отсвечивали белым, как утесы в Дувре.
— Где вы? — крикнул он Элинор. — О...
Она облюбовала для себя одну такую канавку. Это было скандально и восхитительно — Элинор освободилась от туфель и стянула чулки, обнажив стройные лодыжки. Ее пальчики взбивали воду, как маленькие рыбки. Глянув на него, она наконец улыбнулась. От ее плохого настроения не осталось и следа.
— Мы с братом возились здесь часами, когда приезжали в гости, — сказала она.
Вильерс присел и сбросил башмаки, хотя не любил холодной воды. И ему вовсе не нравилось разоблачаться на природе. Но ради Элинор он мог пренебречь своими «нравится и не нравится». Ради того, чтобы найти с ней общий язык.
— Лизетт тоже любит полоскать ноги в горном ручье? — спросил он и тут же обругал себя за это. В данный момент не следовало упоминать ее имя.
— О нет, — помолчав, ответила Элинор. — Она этого не любит. Зато она любит вон те прекрасные розы.
Вильерс проследил направление ее взгляда и увидел оранжевое пятно вдали на холме, за ежевичными зарослями.
— Если хотите сделать ее счастливой, вернитесь с этими цветами,— сказала Элинор, слегка приподняв юбки, чтобы не замочить их в ручье.
— Вы шутите, — произнес он, стыдливо отводя глаза от ее ног, которые были весьма изящной формы. — Они слишком высоко, к тому же я рискую свалиться в воду. И мне кажется, что ручей намного глубже с той стороны.
— Так оно и есть, — сказала Элинор.
— Неужели вы думаете направить сюда маленьких искателей сокровищ? — спросил Вильерс.
— Почему бы и нет? Когда мы были детьми, проводили здесь все свое время.
— И карабкались вверх за розами? — Ведь скала, на которой они росли, была почти отвесной.
— Лакей приносил постоянно эти волшебные розы цвета оранжевого ликера Лизетт. Они растут пышными гроздьями. Когда на них падает солнце, они переливаются так, что невозможно оторвать глаз, — сказала Элинор, еще выше приподняв юбки. — Эта вода такая приятная... — Она захватила пригоршню воды и стала любоваться стекающими каплями. — Но где же Ойстер?
— Наверное, он разомлел на солнышке и прилег отдохнуть, — предположил Вильерс.
— Интересно, все собаки такие ленивые, как Ойстер? — спросила она.
— Не думаю, — отозвался Вильерс. — Впрочем, надо спросить у любителей этих животных, я не интересовался их повадками.
— А Ойстер вас полюбил, вы заметили, что он вас слушается? — усмехнулась Элинор. — Не хотите намочить ноги в воде?
— Хотелось бы.
— Неужели вы не купались в реке, когда были ребенком?
— Конечно, и мой брат тоже, — ответил он и тут же пожалел о сказанном.
— Я и не знала, что у вас есть брат, — мгновенно подхватила она. — Расскажите мне о нем.
— Нет! — Он устремил взор на далекие вершины.
— Странно, что я ничего не слышала о вашем брате, — не унималась Элинор.
— Он умер, — ответил Вильерс.
— Извините, я сожалею. Наверное, он умер совсем молодым?
— Ему было всего одиннадцать, — сказал он.
— Что же все-таки случилось?
— Он заболел дифтерией.
— Ужасно, — промолвила Элинор. — Была эпидемия? Многие от него заразились?
— Нет. Моя мать сразу изолировала его.
— Что значит — изолировала?
— Поместила его в дальний конец нежилого крыла в доме и не позволяла туда никому входить и оттуда никого не выпускала.
Элинор замерла.
— И даже его самого? — с ужасом спросила она после паузы.
Он прокашлялся.
— Разумеется, там было все необходимое, старый слуга был рядом, чтобы ухаживать за ним. Он тоже заразился.
— Кто же о них заботился?
— Один из лакеев по имени Эшмол — скандальный бесстрашный бастард. Тогда он был вторым лакеем. Он нашел дорогу в ту часть дома и носил им еду и питье. И моя мать ни словом не обмолвилась с ним об этом.
Элинор вдруг ощутила весь холод горного ручья и спрятала свои красивые ножки под юбку, лишив Вильерса возможности любоваться ими.
— Это ужасно, — прошептала она.
— Я был тогда в закрытом пансионе, меня отправили учиться, — сказал Вильерс.
— Иначе вы стали бы ухаживать за братом и заразились бы.
— Вовсе не обязательно. Этот скандальный бедолага Эшмол ухаживал за ними и не заразился. Сейчас он — мой дворецкий.
— Теперь я понимаю, почему вы никогда не возвращаетесь в свой замок, — сказала она.
Его лицо исказила гримаса.
— Сначала мы заколотили это крыло, а потом оставили дом. Но моей матери пришлось жить с постоянной мыслью об этом кошмаре. Узнав обо всем, я решил никогда не бывать там, хотя мне снились места, где я провел детство.
— Но может быть, когда-нибудь...
— Я не вернусь туда, пока не рухнет последний камень, замка Кэри.
Ему не хотелось говорить об этом. Ему хотелось любоваться Элинор, радоваться ее смеху и купанию в канавке. Возможно, это последний раз, когда они могут быть так долго наедине. Словно угадав его мысли, Элинор снова принялась резвиться в воде.
Вильерс подошел и встал в воду рядом с ней. Его ноги казались такими грубыми рядом с ее холеными ножками. Некоторое время оба сравнивали их с удивлением. Потом он молча наклонился к ней.
— Что вы собираетесь делать? — спросила Элинор.
— А что делали вы? — спросил он. — Вы сейчас соблазняли меня, и я... зачем вы делали это? — Он заглянул в ее широко распахнутые глаза, на которые она не успела нанести краску с утра. На солнце они были светлее, и ему показалось, что так она еще красивее.
— Я — соблазняла? Нет! — вскричала Элинор.
— Я пока еще не женат, — сказал он, вытащив ее из воды и прислонив к плоской скале. — Вы тоже не замужем. Не думаю, что вы всерьез приняли заверения герцога Гидеона, который намерен морочить вам голову еще целый год, пока у него траур.
— Он скоро вернется, и будет сопровождать нас в Лондон. Пора исправить допущенную несправедливость. Моя честь будет восстановлена.
Жажда обладания нещадно пульсировала в его теле, и ее слова спровоцировали взрыв негодования. Он скривился и посмотрел на нее так, что ее нижняя губка, такая сочная и манящая, оттопырилась и стала мелко и обиженно подрагивать.
