Робин Хэтчер - Гордая любовь
Не успел Ремингтон пошевелиться, как Либби выхватила чек из рук отца. Она попыталась понять, что там написано, но цифры сливались у нее перед глазами. Девушке пришлось поморгать, чтобы суметь хоть что-нибудь увидеть.
Чек оказался выписан на имя Ремингтона Уокера. Она снова и снова перечитывала это имя, словно пытаясь увидеть на его месте что-то другое, но ничего не менялось.
Итак, отец знал, что Ремингтон здесь. Он привез чек, выписанный на его имя. Он был знаком с Ремингтоном. Он его знал. Он…
Рука Ремингтона легла на плечо девушки.
– Либби, выслушай меня.
Она наконец сумела разглядеть сумму, указанную на чеке, и громко прочитала:
– Двести пятьдесят тысяч долларов. – Она недоверчиво покачала головой. – Четверть миллиона долларов.
Либби подняла глаза и встретилась с немигающим взглядом Нортропа Вандерхофа.
– Это и есть моя цена, отец? Так много? Я не знала. Никогда не представляла, что вы так меня цените.
– Либби, – снова попытался заговорить Ремингтон.
Она повернулась и внимательно на него посмотрела, словно пыталась найти в его взгляде то, чего там не было: «Скажи, что это неправда, Ремингтон. Скажи, что отец не нанимал тебя, чтобы отыскать меня. Скажи!»
Но он не стал ничего отрицать. Она прочла правду в его глазах, которые так долго оставались для нее загадкой. А может быть, следовало скрыть правду именно сейчас?!
– Я все могу объяснить, – только и сказал он.
– Что объяснить, молодой человек? – прервал его Нортроп громким, жизнерадостным тоном. Он сделал шаг вперед, чтобы взять Либби за руку и оторвать от Ремингтона. – Вы подтвердили свою репутацию лучшего детектива Манхэттена. Нет, черт побери, лучшего на всем Восточном побережье! Вы сделали то, чего не удалось добиться никому другому, а пытались очень многие, поверьте мне.
Нортроп развернул Либби к себе лицом, забрал из ее пальцев чек и снова заговорил:
– Не думаю, что вы захотите забрать с собой хоть что-то из этой дыры, Оливия. Но, если желаете, сделайте это прямо сейчас. Мы должны поторопиться на поезд.
Она ждала, что Ремингтон возразит, скажет, что это всего-навсего страшный сон, но он молчал. Он не мог ничего сказать, поняла Либби, потому что все, что говорил отец, – правда. Ремингтона наняли разыскать ее. Он появился в «Блю Спрингс», потому что выполнял то, за что ему платили. Ремингтон знал, как ее зовут, знал все ее тайны. Ремингтон отправил ее отцу телеграмму, а сейчас получил плату за предательство.
«Ты слишком много для меня значишь, чтобы позволить кому-то причинить тебе зло».
Еще вчера ночью ей казалось, что эти слова говорят о его любви, сейчас все выглядело совершенно иначе.
Слишком много, чтобы позволить кому-то причинить ей зло?
Она рассмеялась бы, если бы не боль в груди. Любой перевернул бы небо и землю вверх дном, чтобы уберечь ее ради награды, которую отец назначил за ее возвращение. Да, она многое значила для Ремингтона. Значила целое состояние! Он даже предложил ей стать его женой, лишь бы охранять понадежнее!
Он лгал ей. Все оказалось ложью! Даже прошлая ночь!
– Здесь нет ничего, что я хотела бы взять, – сказала Либби совершенно чужим голосом.
– Хорошо. Тогда нам пора отправляться. – Крепко сжимая локоть дочери, Нортроп повел ее к повозке.
Ремингтон быстро шагнул вперед.
– Тебе не нужно с ним ехать, Либби. Если ты только позволишь мне все объяснить…
Оливия окаменела, вся ушла в себя, словно укрылась в уединенном местечке, где никто не мог ее тронуть, никто не мог сделать ей больно.
– Объяснить что? – сказала она, эхом повторяя слова отца. – Ведь все это правда, не так ли?
– Да, но…
– Вы прекрасно выполнили свою работу, молодой человек, – прервал его Нортроп, вручая Ремингтону чек и забираясь в коляску рядом с Либби.
– А как же Сойер?
Слова Ремингтона лишь слегка задели ее, но не прорвались сквозь стену, которой она ото всех отгородилась.
– Мак-Грегор позаботится о Сойере. Скажи, я пришлю ему документы на ранчо. Скажи ему… – Она покачала головой и опустила глаза. – Попрощайся с ними обоими…
– Поехали, О’Рейли, – приказал Нортроп.
Коляска покатилась прочь от «Блю Спрингс», но Либби ни разу не оглянулась.
26
Сентябрь, 1890. Нью-Йорк
В гостиной дома Александра Харрисона на Пятой авеню было многолюдно и душно. В просторном зале собрался весь цвет нью-йоркского общества. Присутствующие что-то рассказывали друг другу, делились впечатлениями, их голоса сливались в единый несмолкающий гул. В соседнем с гостиной музыкальном салоне небольшой оркестр играл вальс «Голубой Дунай», нежные звуки скрипок с трудом перекрывали общий гул голосов.
Ремингтон стоял возле камина в компании трех молодых людей – приятелей по частному клубу. Как и все остальные мужчины, он был одет в вечерний костюм: белую рубашку с высоким, жестким воротником и широкими манжетами украшал черный бант-галстук, а белый жилет – ворот-шалька и два кармана. Иссиня-черный жакет и брюки контрастировали с белейшими перчатками. Так же, как и всех остальных, его любезно принимали в этот вечер в доме Харрисонов, потому что у него были соответствующие денежные средства, происхождение и связи. Самоубийство отца немного подпортило репутацию молодого Уокера, но все же Ремингтон считался весьма подходящей компанией для молодых незамужних девиц, присутствующих в зале.
Однако он пришел с целью увидеть только одну девушку. Он ждал Либби Блю.
Историю исчезновения дочери Нортропа в течение нескольких лет обсуждали во всех гостиных города. Невозможно было скрыть, что пароходный магнат нанимал детектива за детективом, чтобы отыскать свою дочь. Хотя все разговоры смолкали, как только появлялся сам Вандерхоф. И все-таки теперь все, казалось, совершенно спокойно поверили в историю о том, что Оливия Вандерхоф все эти годы самоотверженно ухаживала за больной подругой.
Слушая монотонную речь Чарльтона Бернарда, Ремингтон раздумывал над тем, до какой же степени власть и богатство способны извратить правду, как в мгновение ока или по воле такого человека, как Вандерхоф, могли измениться факты, память о прошлом да и сама история.
Чарльтон наконец завершил свою версию рассказа об Оливии Вандерхоф словами:
– Я слышал, она совершенно потрясена смертью подруги и не покидала «Роузгейт» с тех пор, как вернулась в Нью-Йорк.
Джордж Вебстер взглянул на хозяев дома, стоящих в противоположном углу комнаты.
– Пенелопа должна быть на седьмом небе от счастья, ведь мисс Вандерхоф выбрала именно ее вечер, чтобы впервые после возвращения появиться в обществе. Моя матушка точно позеленела от зависти. Она теперь три дня будет лежать в постели с мигренью, уж я-то ее знаю.
