Виктория Холт - Тайна поместья
— Да, мы это понимаем, — сказал Саймон, — но разве вы не можете открыть эти сведения в случае столь близкого родства?
— Прежде всего это родство должно быть доказано.
— Но мое девичье имя было Кэтрин Кордер! — воскликнула я. — Моего отца зовут Мервин Кордер из Глен-хауса в Гленгрине близ Хэрроугейта. Я прошу вас, скажите же мне, правда ли, что ваша пациентка, которую зовут так же, как звали меня, моя мать!
Главный смотритель некоторое время колебался, потом сказал:
— Я ничего не могу вам сказать, кроме того, что у нас есть пациентка, которую так зовут. Это довольно распространенное имя. Разве вам не лучше обратиться с этим вопросом к вашему отцу?
Я снова взглянула на Саймона, который сказал:
— Я предполагал, что человек, состоящий в таком близком родстве с пациентом, имеет право хоть что-то знать.
— Как я уже сказал, родство должно быть сначала доказано. Я не думаю, что я имею право обманывать доверие родственников, отдавших больную на мое попечение.
— Скажите хотя бы, — почти крикнула я, не в силах больше сохранять спокойный тон, — ее раз в месяц навещает муж?
— Многих из наших пациентов регулярно навещают родственники.
Он смотрел на нас холодным взглядом, и я чувствовала, что он непоколебим. Саймон был тоже готов выйти из себя, но ничего от него добиться он не мог.
— Я могу увидеть…? — начала я, но главный смотритель в ужасе поднял руку, не давая мне договорить. — Ни в коем случае, — сказал он резко. — Это совершенно невозможно.
Саймон растерянно посмотрел на меня.
— Остается только одно, — сказал он, — вы должны написать своему отцу.
— Вот в этом вы правы, — произнес главный смотритель, вставая и тем самым давая нам понять, что уделил нам уже достаточно своего времени. — Наша пациентка была помещена сюда ее супругом, и если он даст вам разрешение на то, чтобы ее повидать, мы возражать не будем — если, конечно, она будет в состоянии вас принять, когда вы приедете. Эта вся помощь, которую я могу вам оказать.
Он позвонил в звонок, и в дверях снова возник швейцар. Нас проводили вниз и на улицу, где нас ожидала двуколка.
Я ехала домой с чувством безысходности. Саймон сначала молчал, но когда мы отъехали от Уорстуисла примерно на милю, он натянул поводья и остановил лошадь. Мы стояли в аллее, с двух сторон обсаженной рядами деревьев, которые летом, наверное, закрывали ее от солнца зеленым сводом своих крон, а сейчас через их голые, черные ветви просвечивало серо-голубое небо с быстро бегущими по нему облаками, подгоняемыми сильным ветром.
Но я не чувствовала ветра, да и Саймон, наверное, тоже.
Он повернулся ко мне и положил руку на спинку сиденья за моей спиной, но при этом не дотрагиваясь до меня.
— Вы очень всем этим подавлены.
— Вас это удивляет?
— Но мы же ничего, в общем, не узнали.
— Мы узнали достаточно. У них есть Кэтрин Кордер. — Он же это подтвердил.
— Она может не иметь к вам никакого отношения.
— Боюсь, что это было бы слишком невероятным совпадением, если бы это было так. Я вам, кажется, не рассказывала о том, что мой отец куда-то отлучался из дому через регулярные промежутки времени? Так вот, мы не знали, куда он ездил. Я даже думала одно время, что у него есть какая-то женщина… — я невесело рассмеялась. — Теперь я знаю, что он ездил в Уорстуисл.
— Как вы можете быть так уверены?
— Чувствую. Ну и потом, не забудьте, ведь доктор Смит видел ее историю болезни и сказал мне, что она — моя мать.
Саймон помолчал несколько секунд, затем сказал:
— Вы не должны отчаиваться, Кэтрин. И вообще, на вас это не похоже.
Я вдруг заметила, что он опустил слово «миссис», и подумала, что, может, это знак того, что наши отношения начали меняться.
— Разве вы бы не отчаялись, если бы с вами такое произошло?
— Самый лучший способ побороть то, что вас пугает, это не прятаться от него, а подойти к нему как можно ближе и посмотреть ему прямо в глаза.
— Я это и делаю.
— Так что же вас пугает больше всего? Что самое худшее, что может случиться?
— То, что еще одна Кэтрин Кордер окажется в этом заведении и что ее ребенок родится в его стенах.
— Ну уж этого мы не допустим. Никто не может этого сделать.
— Вы так думаете? А если доктор будет убежден, что это самое подходящее для меня место?
— Все это сущая чепуха. Я в жизни не встречал человека более нормального, чем вы. Вы столь же нормальны, как и я и кто угодно другой.
Я повернулась к нему и с чувством сказала:
— Да, Саймон, да, я нормальна.
Он взял обе мои руки и, к моему изумлению — так как я не подозревала, что он способен на такой жест по отношению ко мне — поцеловал их, и я почувствовала жар его поцелуев сквозь перчатки.
Потом он сжал мою ладонь так сильно, что я даже сморщилась от боли, и сказал:
— Я с вами, Кэтрин.
Это был счастливый момент. Я почувствовала, как его сила наполняет все мое существо, и ощутила такую огромную благодарность, что подумала, что должно быть это и есть любовь.
— Это правда?
— Душой и телом, — ответил он. — Я никому не позволю никуда вас увезти против вашего желания.
— Меня пугает то, что происходит последнее время. Я стараюсь смотреть своим страхам в глаза, как вы сказали, но мне не становится от этого менее страшно. Сначала я думала, что мне будет легче со всем этим справиться, если я сделаю вид, что не боюсь, но потом я поняла, что притворяться нет смысла. С того момента, как я впервые увидела этого «монаха», моя жизнь изменилась, и я сама словно стала другим человеком — напуганным человеком. Я знаю теперь, что все это время я невольно думала о том, что еще может произойти. Я стала нервной… Я себя не узнаю, Саймон.
— Любой другой на вашем месте чувствовал бы то же самое. В этом как раз нет ничего странного.
— Вы ведь не верите в привидения, Саймон? Если кто-то вам скажет, что он видел призрака, вы ведь подумаете, что он сочиняет или что ему показалось, что он что-то видел. Так?
— Может быть, но о вас я этого не думаю.
— Значит, тогда вы можете думать только одно: что в той монашеской рясе было существо из плоти и крови.
— Именно.
— Тогда я должна рассказать вам кое-что еще. Я хочу, чтобы вы все знали.
И я рассказала ему о «монахе», объявившемся среди развалин аббатства, и о том, как Дамарис стала отрицать, что она что-либо видела.
— Я думаю, это был самый тяжелый для меня момент, потому что я действительно начала в себе сомневаться, — добавила я.
— Теперь понятно, что Дамарис знает, что происходит, и скорее всего она участвует в этом заговоре.
