Кэтлин Уинзор - Навеки твоя Эмбер. Том 2
Приехала мать Дженни. Как только родится ребенок и Дженни оправится после родов, она уедет домой, к своим. Эмбер испытывала некоторое чувство вины, когда первого октября выехала в Барберри-Хилл. Но она сказала себе, что у Дженни нет никаких причин бояться дома в Лайм-парке: Дженни никогда не была врагом его светлости, не имела никакого отношения к смерти Филипа, ни стеньг, ни потолки, ни сами деревья ничего не говорили ей. Но что касалось Эмбер – она не могла больше здесь оставаться. И потому уехала.
В Барберри-Хилл она чувствовала себя гораздо лучше и вскоре забыла и Рэдклиффа,, и Филипа, и все, что произошло. Она просто выбросила это из памяти. У Эмбер осталось неприятное ощущение, что Элмсбери догадывался: она знает больше о смерти своего мужа, чем говорит, возможно, он подозревал, что Эмбер наняла банду убийц, чтобы те прикончили графа, но он никогда не пытался выведать у нее истину, они вообще редко упоминали Рэдклиффа.
Однажды Элмсбери решил поддразнить ее:
– Ну, милочка, за кого ты теперь собираешься выходить замуж.? Ходят слухи, что Бакхёрст почти готов связать себя узами брака…
Эмбер бросила на него сердитый взгляд:
– Типун вам на язык, Элмсбери! Что я, не в своем уме? Я богата, и теперь у меня есть дворянский титул – за каким же дьяволом мне снова выходить замуж и делать себя несчастной? Нет ничего более отвратительного, чем замужество! Я трижды убедилась в этом и…
– Трижды? – спросил он насмешливо. Эмбер невольно покраснела: Льюк Чэннелл был ее тайной, которой она не делилась ни с кем, кроме Нэн. Тот брак был одним из немногих эпизодов в ее жизни, которых она стыдилась.
– Я хотела сказать – дважды! И нечего улыбаться! Ладно, смейтесь сколько хотите, но я не выйду больше замуж! У меня есть свои планы, получше этого, имейте в виду! – Она повернулась, взмахнув черными шелковыми юбками, и пошла к выходу.
Элмсбери стоял, опершись о камин, и набивал трубку. Он посмотрел ей вслед, улыбнулся и пожал плечами.
– Бог с тобой, милочка, по мне – хоть три мужа, хоть тринадцать. И это вовсе не мое дело, выйдешь ты замуж, еще раз или нет. Я просто подумал: как ты будешь выглядеть в траурном наряде в тридцать пять лет?
Эмбер застыла на месте и обернулась. Она поглядела на Элмсбери через плечо. Ее лицо вдруг побледнело и приобрело испуганное выражение. «Тридцать пять! Господи, но мне никогда не будет тридцать пять!» Она оглядела себя, свое строгое черное платье – траур, который она должна носить до смерти, если только не выйдет замуж.
– Черт вас подери, Элмсбери! – рассердилась она и быстро вышла из комнаты.
Не много прошло времени, и Эмбер начала испытывать беспокойство. Что толку в деньгах и титуле, красоте и молодости, если прозябаешь в деревне? Не прошло и двух месяцев, как она убедила себя, что, какие бы пересуды ни вызвала неожиданная смерть его светлости, они наверняка уже затихли (ведь скандальные истории при королевском дворе забываются быстрее, чем любовные). Теперь ей не терпелось вернуться в Лондон. В конце концов, в результате настойчивых просьб, она добилась согласия лорда и леди Элмсбери поехать вместе с ней в город на зимний сезон. Таким образом она обретала дом, где могла жить, а вместе с ним – покровительство семьи Элмсбери. На какое-то время ей требовалось и то и другое.
Ее появление в Уайтхолле вызвало сенсацию, большую, чем она ожидала. Эмбер поразили слухи, ходившие среди придворных, что графиня Рэдклифф якобы умерла – ее из ревности отравил муж. Эмбер притворилась, что ей очень забавно слышать это.
– Что за чепуха! – воскликнула она. – Нынче ни один мало-мальски заметный человек не может умереть просто так – обязательно скажут, что его отравили.
В том, что она сказала, была правда. Яд по-прежнему практиковался, как наиболее удобный способ мести, среди аристократии. Неверная жена, которая внезапно заболевала, считалась отравленной. Леди Честерфилд умерла три года назад, после того как вызвала недовольство своего мужа любовной историей с герцогом Йоркским, и все настойчиво говорили, что ее отравили. Еще одна любовница Йорка, леди Денхэм, заболела и объявила своим друзьям, что муж отравил ее, хотя некоторые считали, что это сделал сам Йорк, так как ему надоели ее постоянные требования новых почестей.
Мужчины с энтузиазмом приветствовали возвращение Эмбер.
Жизнь королевского двора была настолько ограниченной и монотонной, что любое, даже не, слишком смазливое личико обязательно привлекало внимание джентльменов и вызывало недовольный ропот дам. Когда же новизна утрачивалась, новая леди занимала то положение в этом узком кругу, которое ей удавалось отвоевать и которое она должна будет удерживать и оборонять от покушений очередной молодой и хорошенькой дамы. К тому времени мужчины привыкнут к ней, а женщины в конечном счете примут ее в свою среду. Она окажется на их стороне, когда придет время критиковать и отвергать следующую красавицу, которая дерзнет появиться здесь и бросить им вызов. Больше всего королевский двор страдал от избытка праздности, ибо аристократы были лишены возможности делать то, что требовалось делать, и нужно было приложить немало ума и изобретательности, чтобы продолжить эту бесконечную игру остроумия и разнообразия.
Одного быстрого взгляда хватило Эмбер, чтобы увидеть, какое положение она занимает.
Титул графини давал ей доступ к королевскому двору и в гостиные ее величества, а также право сопровождать королевский кортеж при их выезде в театр, посещать балы, танцевальные вечера и банкеты. Однако для посещения приватных ужинов и вечерних приемов требовалось приглашение одной из придворных дам. Таким образом, придворные дамы могли изолировать Эмбер, отсечь ее от внутренней, интимной жизни двора. Она решила не допустить этого.
Эмбер стала искать дружбы с Фрэнсис Стюарт и продемонстрировала такую привязанность к ней и восхищение ее достоинствами, что Фрэнсис, по-прежнему наивная и доверчивая, даже после четырех лет при дворе, пригласила Эмбер на небольшой ужин для узкого круга. Присутствовали король и все те, кто был у него в фаворе и представлял Элитарную верхушку, управлявшую светским Лондоном. Букингем разыграл гротескную, злую и остроумную пародию на лорда-камергера Кларендона,
Карл снова рассказал невероятную и все же волнующую историю – все придворные знали ее наизусть – о его бегстве во Францию после битвы под Вустером[18].
Угощение и вина были превосходными, музыка – приятной, дамы – очаровательными. Эмбер выглядела настолько великолепно в черном бархатном платье, что графиня Саутэск не удержалась и заметила:
– Боже мой, мадам, какое на вас красивое платье! Вы знаете, мне кажется, я где-то такое уже видела. – Она постучала острым розовым ногтем по зубам, как бы вспоминая, медленно разглядывая платье и делая вид, что не замечает той, на ком это платье надето. – О, ну конечно же! Вспомнила! Именно такое платье осталось после смерти кузины моего мужа… Куда же я его девала? О, да-да, я отдала его в костюмерную Театра Его Величества. Когда это было? Наверное, года три назад. Вы тогда выступали на подмостках, не правда ли, мадам? – В ее голубых глазах блеснула злая искорка. Она обвела взглядом зал и ахнула: – Господи, кажется, прибыла Уинифред Уэллз! Каслмейн говорила, что она ездила в деревню, чтобы сделать аборт. Ах, как жесток этот мир! Простите меня, мадам, я должна пойти поговорить с бедняжкой… – И, небрежно сделав реверанс, даже не взглянув на Эмбер, она упорхнула.
