Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

– Я прикажу забрать детей. Их место на вилле!

– Ты хочешь, чтобы Мари поправилась?

– Какой смысл спрашивать?

– Тогда оставь детей здесь, на Фрауенторштрассе, Пауль.

– Глупости! Через два-три дня мы сможем вернуть Мари обратно на виллу, я говорил с доктором Грейнером. Я найму медсестру, которая будет ухаживать за ней, пока она не поправится.

– Ты не можешь заставить Мари поехать на виллу против ее воли, Пауль. Я не позволю! Это похищение человека.

– О чем ты говоришь, Китти? Похищение человека! Мари – моя жена.

– При чем здесь это?

– Ты сошла с ума, Китти. Это что, современные взгляды феминисток? Неужели ты теперь одна из тех женщин, которые курят на людях, выступают за свободную любовь и считают, что брак между мужчиной и женщиной – это лишнее?

– Мари не покинет мой дом, если только сама не захочет этого. Запомни это, Пауль!

Последовал громкий удар, словно кто-то с силой захлопнул дверь. Мари почувствовала, что плачет. Слезы непрерывно текли из-под век, стекая по вискам на подушку. Нечто ценное и дорогое ей – счастливая надежда была разрушена, и осколки летели вокруг, как острые ледяные иглы.

– Мамочка, ты должна перестать плакать. Я хочу, чтобы ты поправилась, хорошо? Пожалуйста.

– Додо? Какие холодные у тебя пальцы.

– Мамочка. Тетя Китти взяла нас на аэродром. Лео было ужасно скучно. А мне очень понравилось. Мы видели ангары. И один добрый господин впустил нас внутрь, потому что тетя Китти попросила его. Там был аэроплан, и мне разрешили посидеть в нем. А потом я полетела. Не совсем, я просто представила. Быстрее, быстрее и быстрее, очень, очень быстро. И вот… в воздухе. Мама? Мама, я хочу быть летчицей.

Она моргнула, глядя на свою дочь. Додо возбужденно показывала руками, как самолет поднимается в воздух. Как ярко вспыхнули ее серые глаза. Глаза Пауля. Сколько силы и воли было в этом ребенке!

– Дай мне, пожалуйста, платок, Додо.

– Хенни! Принеси свежий носовой платок!

Хенни заглянула через щель в двери и, похоже, была не в восторге от этого задания.

– Но только в этот раз. Потому что это для твоей мамы.

Она принесла изящный кружевной платок из батиста, от которого сильно пахло дорогими духами. Хенни, вероятно, взяла его из комода Китти.

Лихорадка еще не прошла, время от времени она вспыхивала, но болезнь уже отступила. Мари могла слышать звуки вокруг, женский шепот и хихиканье, к которым примешивался визг Хенни, стук кастрюль, доносившийся из кухни, тихие голоса двух мальчиков внизу, в музыкальной комнате. Она слушала их игру, следила за мелодиями, огорчалась, когда они обрывались, уплывала вместе с ними в блаженстве, когда фраза удавалась.

– Мама? Ты выглядишь лучше, мама. Мы играли для тебя Моцарта. Госпожа Гинзберг сказала, что это лучше, чем Бетховен, если кто-то болен. Бетховен расстраивает, Шуберт наводит тоску и хочется плакать. А Моцарт, сказала она, Моцарт лечит все печали и делает тебя счастливым. Это правда, мама? Ты сейчас счастлива?

Ее сын, по крайней мере, казалось, купался в счастье. Он болтал об аккордах и каденциях, мажоре и миноре, пиано и пианиссимо, модерато и аллегро.

На мгновение Мари показалось, что его лицо, светившееся от восторга, напомнило ей кого-то, но потом образ снова канул в небытие. Как сильно потемнели его волосы, казалось, что при падающем на них свете они приобретают красноватый оттенок.

– Вы играли замечательно, Вальтер и ты. Но тебе нужно подстричься – скоро ты будешь выглядеть как девочка.

Он равнодушно провел четырьмя пальцами через прядь волос над лбом.

– Тетя Гертруда сказала, что подстрижет меня сегодня вечером.

Вечером, когда температура обычно поднималась, Мари почувствовала себя лучше. Она с Ханной смеялись над розовым халатом, который Китти одолжила ей, чтобы она могла сидеть в постели и расчесывать волосы.

– Это просто невозможно, фрау Мельцер, – жаловалась Ханна, старательно пытаясь расчесать спутанные волосы Мари. – У меня не получится.

Китти тоже старалась изо всех сил, хотя она была не так аккуратна, как Ханна.

– Теперь ты видишь, как это непрактично. – Она отложила щетку в сторону. – Кто в наши дни еще носит длинные волосы? Разве что последняя деревенщина с горных деревень в Альпах.

– О, Китти.

– Отрезать их! – категорично заявила Китти.

Мари давно думала об этом. Но все не решалась, потому что Паулю не нравились короткие волосы. Да и детям тоже.

– Тебе нравится ходить с матрасом на голове? Можно подумать, что у тебя в волосах поселились мыши.

Мари потрогала волосы – действительно, их было невозможно распутать.

– Хорошо… тогда давайте.

Гертруда все подготовила и с увлечением принялась за дело, объяснив, что в детстве хотела стать парикмахером, но потом предпочла выйти замуж за банкира. Звук был такой, как будто перерезают стеклянные нити, и Мари на всякий случай закрыла глаза во время стрижки. После этого она посмотрела на себя в серебряное ручное зеркало Китти и подумала, что бубикопф получился удачным.

– Вот еще несколько кончиков, Гертруда, – придиралась Китти. – Ты должна внимательно смотреть, у Мари густые волосы. Но она выглядит замечательно! Совершенно другая Мари! О, ты мне так нравишься даже больше, моя дорогая Мари. А теперь мы устроим пикник.

– В саду? – спросила Гертруда со смехом. – Сейчас, так поздно вечером?

– Нет, не в саду. Здесь, у Мари.

– У меня?

Жизнь снова вернулась к ней, вытеснив лихорадку со слабостью. На перину постелили сине-белую клетчатую скатерть, Ханна подложила ей под спину три толстые подушки, а Гертруда поставила на кровать большую кастрюлю картофельного салата с маульташен. Тарелки, столовые приборы, корзинка со свежим хлебом, масло и, наконец, главное блюдо – противень с первым в этом году сливовым пирогом!

Все сидели вокруг нее, дети даже на кровати. Гертруда попросила, чтобы никто не пролил сидр на белую простыню. Однако ее наставления не были услышаны в общей радостной суматохе.

– Мама, ты ужасно выглядишь с такими короткими волосами.

– Лео, ты глуп как пробка! Тетя Мари очень красивая с короткой стрижкой!

– Мне тоже нравится короткая стрижка. Как только я буду летать на самолете, я отрежу эти дурацкие косички.

Ханна передала Мари наполненную тарелку. На удивление, она была даже очень голодна. На звонок во входную дверь почти никто не обратил внимания, только Лео, у которого был самый острый слух, побежал вниз. Он вскоре появился в дверях, как герольд, театрально поклонился и произнес:

– Господин фон Клипштайн!

– Клиппи? Как мило с его стороны! – воскликнула Китти. – Скажи ему, пусть войдет и принесет с собой стул. У нас остался еще кусочек сливового пирога? Ханна, передай подушку, иначе бедняжке Клиппи придется сидеть на твердом стуле.

Большой букет роз поставили на комод. Позже Китти сказала, что Клиппи был ужасно смущен. Он заметно стеснялся, когда входил в спальню Мари, и был весь такой скованный, когда сидел на кухонном стуле, а потом не знал, куда поставить чашку с яблочным сидром, и старался не уронить с колен тарелку с пирогом.

– Вы знаете, что Тилли приедет на следующей неделе? Она хочет навестить мать перед началом семестра. Бедная Тилли, ей нелегко приходится со всеми этими упрямыми старыми профессорами.

– Мне очень жаль фройляйн Бройер. Она такая умная и талантливая молодая женщина и вызывает у меня только восхищение. Когда она будет здесь?

– Сливовый пирог уже закончился, Гертруда?

– Ханна, ты капнула сидр на кровать!

– Мама, можно я сегодня буду спать с тобой?

Мари чувствовала себя сытой и усталой. Она прислушивалась к разговорам, хотя и с трудом следила за ними, радовалась шумному веселью, временами отвечала и, довольная, улыбалась. Ее веки опускались все чаще, сон хотел нежно принять ее в свои объятия.

– Если Додо спит со своей мамой, то я хочу сегодня спать с Лео! – воскликнула Хенни.

– Ни за что! – возмущенно возразил Лео.